КОЛЬЦОВ

(Алексей Васильевич (1809-1842) - рус. поэт) Ну, тащися, Сивка, по этому пути Шара земного, - Сивка Кольцова, кляча Толстого. Хл922 (173); Где я? Что со мной дурного? Степь беззимняя гола. Это мачеха Кольцова, Шутишь - родина щегла! (о Воронеже) ОМ936 (226); Где я? Что со мной дурного? Кто растет из-за угла? Это мачеха Кольцова, Это родина щегла! (стих.-вар.) ОМ936 (412.3); Я около Кольцова Как сокол закольцован, И нет ко мне гонца, И дом мой без крыльца. ОМ937 (229.2)

Смотреть больше слов в «Собственном имени в русской поэзии XX века: словаре личных имён»

КОЛЯ →← КОЛЬКА

Смотреть что такое КОЛЬЦОВ в других словарях:

КОЛЬЦОВ

(Алексей Васильевич) — знаменитый поэт. Род. в Воронеже 2 октября 1808 г. Отец его, Василий Петрович, принадлежал к почтенному мещанскому роду, занимал... смотреть

КОЛЬЦОВ

Кольцов (Алексей Васильевич) — знаменитый поэт. Род. в Воронеже 2 октября 1808 г. Отец его, Василий Петрович, принадлежал к почтенному мещанскому роду, занимался прасольством, т. е. скупкой и продажей скота, слыл в своей округе зажиточным и честным торговцем. Отличаясь умом и практическими талантами, К.-отец едва умел читать и писать, мать поэта — Парасковья Ивановна — была совершенно безграмотна. Из многочисленных братьев и сестер Алексея Васильевича для его биографии имеет значение младшая сестра, Анисья. Семья жила по-старинному, патриархально. Когда сыну исполнилось девять лет, отец пригласил для обучения его грамоте семинариста. Мальчик обнаружил, очевидно, хорошие способности, мог поступить прямо в уездное училище, минуя приходское. Здесь оставаться долго отец ему не позволил: спустя год и 4 месяца, К. должен был выйти из второго класса. Ему было не более 12 лет, и он немедленно должен был стать деятельным помощником отца. Столь непродолжительное пребывание в школе не могло принести заметных плодов. Кольцов до конца жизни вел тщетную борьбу с русским правописанием, с великим трудом владел прозаической речью и на каждом шагу чувствовал с глубокой болью свое невежество. Но в школе у него развилась страсть к чтению. На помощь пришел один из товарищей — сын купца — и принялся снабжать К. сказками и романами из библиотеки отца. Юный читатель особенно увлекся арабскими сказками и сочинением Хераскова "<i>Кадм и Гармония</i> ".<i> </i> Памятником его благодарности товарищу осталось, по мнению Белинского, стихотворение "<i>Ровеснику</i>". Рядом с чтением шли прасольские занятия молодого К. Прасольство представляло немало опасностей и лишений, но имело также и свои привлекательные стороны. Скот скупался по южным степям, по Донской области, скупщикам приходилось неделями жить в степи, днями оставаться на коне, ночевать под открытым небом. К. приходилось сталкиваться с разного рода людьми, ладить с ними, коротать досуги — в деревнях во время стоянки, на ночлегах в необозримой степи. Поэт мог близко войти в народную жизнь и народную душу, прислушаться к народной песне, проникнуться ее оригинальным складом и ее мотивами. Не обходилось, конечно, и без "сильных ощущений" во время этого знакомства. Так, однажды, К. грозила опасность быть зарезанным в степи. На него озлобился один из работников или приказчиков, — и хозяину пришлось укрощать его злобу совместной попойкой. Но степь щедро награждала будущего поэта за все треволнения — чудной, могучей красотой, неисчерпаемой поэзией. В минуты вдохновения картины степных скитаний восстанут перед его воображением и вызовут песни, исполненные глубокого, сильного чувства. С началом поэтической деятельности К. связано два имени — книгопродавца Кашкина и семинариста Серебрянского. В 1825 г. К. случилось купить на базаре стихотворения И. И. Дмитриева. До тех пор он не читал стихов. Новая книжка привела его в несказанное волнение, он побежал в сад и принялся распевать только что купленные стихотворения, уверенный, что все стихи непременно песни и, следовательно, поются, а не читаются. В молодом читателе, под наплывом новых впечатлений, заговорило страстное желание — самому написать стихотворение. Один из товарищей рассказал кстати свой сон, и Кольцов твердо решил переложить рассказ в стихи. Возникла поэма "<i>Три видения</i>", "пречудовищная пьеса", по выражению Белинского, — и автор сам скоро сознал ее неудовлетворительность и уничтожил ее. Но первый опыт только подогрел страсть. К. принялся покупать произведения стихотворцев — Ломоносова, Державина, Богдановича. Кашкин был хозяином лавки, где покупались эти книги. Человек умный, сам любящий русскую словесность, он заинтересовался шестнадцатилетним покупателем, узнал его заветные думы, просмотрел его произведения и, откровенно оценив их по достоинству, дал ему для руководства <i>Русскую просодию</i> и предложил безвозмездно пользоваться его библиотекой. К. широко воспользовался драгоценным правом, особенно любимые произведения — Пушкина, Дельвига, Жуковского — он покупал — и с этих пор воронежский поэт стал чувствовать под ногами твердую почву. Кашкин принял участие в его деятельности, давал ему советы, исправлял его стихи, о чем свидетельствует сам К. в стихотворении, обращенном к нему. Здесь поэт Кашкину приписывает решительное влияние на свое творчество, называет его "виновником" своих "трудов", благодарит его за "нельстивые советы". Стихи пишутся К. с великим усердием, в иные дни по два и по три стихотворения. Автор становится известностью в Воронеже, начинает слыть под именем "стихотворца-мещанина", "поэта-прасола" — наименования, много способствовавшие впоследствии популярности К. и в столицах. Года через два после знакомства с Кашкиным, К. сблизился с Серебрянским и это сближение окончательно решило его дальнейшую судьбу, как поэта. Андрей Порфирьевич Серебрянский — сын сельского священника — был одарен большими способностями, обладал блестящим даром слова, легко писал стихи, умел их читать с таким искусством, что увлекал даже товарищей, совершенно равнодушных к поэзии. Его песня "Быстры как волны дни нашей жизни" до сих пор не забыта. Талантливый юноша в высшей степени сердечно отнесся к "поэту-прасолу", стал помогать ему и делом, и словом, поправлял его стихи, знакомил его с европейской классической литературой. Лучше всего сам К. оценил эти отношения: "Вместе мы с ним росли, вместе читали Шекспира, думали, спорили. И я так много был ему обязан, он чересчур меня баловал". Но еще важнее было вмешательство Серебрянского в литературные труды К. Никакая <i>Просодия</i> и указания любознательного книгопродавца не могли оказать столько услуг начинающему поэту, сколько умный, образованный и сам поэтически одаренный Серебрянский. Многие стихотворения, приписываемые К., больше чем наполовину или выправлены, или написаны Серебрянским, — особенно думы, например "<i>Великая тайна</i> "<i>, </i>" <i>Божий мир</i> "<i>, </i>" <i>Молитва</i> "<i>, </i>" <i>Великое слово</i>". Это было приятельское сотрудничество, оно не возбуждало у обоих поэтов никаких недоразумений и только позже Серебрянский, уже больной в чахотке, в письмах к брату жаловался на присвоение Кольцовым его стихов. Но помощь Серебрянского К. на первых порах — отнюдь не подорвала оригинального таланта "поэта-прасола" и, по-видимому, чаще всего применялась к произведениям, менее всего ценным в творчестве К., — к думам. Сила К. сказалась не в этих размеренных отвлеченностях, лишенных истинного вдохновения. Серебрянский был полезен К. не как сотрудник, а как литературный учитель, как историк и критик в области искусства. Под влиянием Серебрянского К. из досужего грамотея-стихотворца превращался в поэта-писателя, инстинктом подсказанная забава становилась серьезной сознательной деятельностью. Судьбе угодно было, чтобы К. испытал сильное сердечное потрясение — неизбежный мотив поэтических вдохновений. В доме К. живала крепостная прислуга, купленная у помещиков. В числе этой прислуги оказалась девушка, по имени Дуняша, замечательная красавица. К. страстно влюбился в нее, преклонялся перед ней, как перед идеалом женщины. Такая любовь необходимо вела к браку. Но старики К. считали для себя унизительным родство со служанкой и, воспользовавшись отсутствием сына по делам, продали Дуняшу в отдаленную казацкую станицу. Это происшествие до такой степени огорчило К., что он слег в постель, заболел жестокой горячкой и едва не умер. Оправившись от болезни, он бросился в степь разыскивать свою возлюбленную. Все поиски остались тщетны. Это происходило в конце двадцатых годов. Белинский слышал рассказ самого К. о событии в 1838 г. и свидетельствует, как тяжело поэту было вспоминать о прошлом: "лицо его было бледно, слова с трудом и медленно выходили из его уст, и, говоря, он смотрел в сторону и вниз". Белинский больше ни разу не решался расспрашивать К. о его первой любви. История с Дуняшей показала, сколько страстного чувства таилось в груди некрасивого, сутулого, в торговых делах необыкновенно оборотливого прасола. К. любил свое дело, случалось даже — с восторгом говорил о ловких торговых операциях, выгодную куплю-продажу считал своего рода спортом и вообще в молодости отнюдь не был невольным мучеником своего ремесла. В этой богатой и сильной натуре уживались рядом практическая сноровка, кипучая прасольская энергия и чуткое вдохновенное чувство поэта. Жизнь в степи постепенно питала эти чувства, счастливые знакомства направляли его на путь творческой деятельности, первая трагическая любовь была ударом молнии, вызвавшим на свет богатый родник поэтических "дум" и "сердечного огня". Она внушила поэту множество стихотворений, исполненных страсти, бурной, головокружительной. Она наложила свою печать вообще на все творчество К., поражающее глубиной и силой чувства, энергией и законченностью формы. Тоска о потерянном счастье вылилась в стихотворении "<i>Первая любовь</i>", написанном в 1830 г., может быть немедленно после неудачных розысков Дуняши. Поэт говорит о незабвенном первом чувстве, которое нет сил заменить другим, и поэт останется верен ему до последних лет своей жизни. В этом же году К. впервые появляется в печати. Некто Сухочев, сам писавший стихи, случайно заехавший в Воронеж по пути в Москву из какого-то южного города, познакомился через Кашкина с К., взял у него несколько стихотворений и в сборнике — "<i>Листки</i>", выпущенном в Москве, поместил одно из них, без имени автора. В следующем 1831 г., уже с именем К., появляются два стихотворения: "<i>Вздох на могиле Веневитинова</i> "<i> </i> и "<i>Мой друг, мой ангел милый</i>" — в московской газете "Листок" и в "Литературной газете" — стихотворение "<i>Перстень</i> ",<i> </i> присланное в редакцию Н. В. Станкевичем. Станкевич, пересылая стихотворение, рекомендовал К., как оригинального поэта-самоучку. Сам он познакомился с К. совершенно случайно, на винокуренном заводе своего отца, куда К. в качестве прасола пригнал гурт скота. Это было первое литературное знакомство К., открывшее ему вскоре доступ в московские и петербургские литературные кружки. Станкевич, бывая в Воронеже, посещал поэта и, несомненно, сильно заинтересовался судьбой его произведений. К. в первый раз приехал в Москву по делам отца в 1831 г., побывал у Станкевича, в то время студента университета вместе с Белинским, познакомился с некоторыми членами студенческого кружка Станкевича. Но пребывание поэта в столице на этот раз было, очевидно, кратковременно и никакими важными фактами для его поэтической деятельности не сопровождалось. Четыре года спустя в Москве вышли "<i>Стихотворения Алексея К</i>." в количестве 18. Книжка напечатана на подписные деньги, собранные приятелями Станкевича в один вечер, и встречена всеобщим сочувствием и интересом: появление "поэта-самоучки", "поэта-прасола" казалось необыкновенной новостью. Следующий — 1836 год — составил эпоху в жизни К. Поэту также по торговым делам пришлось снова быть в Москве и проехать в Петербург. В эту поездку К. коротко сблизился с Белинским, писавшим в то время в "Телескопе" и "Молве". Белинский познакомил его со многими московскими литераторами, те снабдили его книгами, приняли вообще приветливо, хотя некоторые и отнеслись довольно равнодушно к "стишонкам" едва грамотного мещанина и прозаической, слишком "положительной" внешности К. Такому отношению помогала застенчивость К. Он не искал литературных знакомств, был самого скромного мнения о своих песнях, в обществе говорил мало, глядел исподлобья и чувствовал своего рода оторопь перед "литературными генералами". Но отсутствие развязности не мешало К. точно наблюдать и проницательно оценивать людей. Он отлично видел и даже высказывал, с какой снисходительностью смотрели на него некоторые столичные покровители, принимали его за совершенного невежду и, по его словам, пускали ему пыль в глаза. Но это были исключения. Писатели, стоявшие во главе литературы, искренно обласкали К. В Москве другом его на всю жизнь сделался Белинский. В Петербурге К <i>.</i> познакомился с Пушкиным, Жуковским, князем Вяземским, князем Одоевским. Пушкин, перед которым благоговел К., принял его до такой степени тепло, что К. до конца дней с глубоким чувством вспоминал об этом приеме. Жуковский и Вяземский с большим вниманием отнеслись даже к торговым и тяжебным делам К. и он искусно умел пользоваться их влиянием на разные власти и присутственные места. Нередко поэту приходилось в письмах "коленопреклоненно" благодарить своих покровителей. А князю Одоевскому он писал следующее: "если были в моей жизни прекрасные минуты, все они даны мне вами, князем Вяземским и Жуковским". В Петербург К. привез письмо Станкевича к Неверову, который впоследствии написал первую биографию К. У Плетнева К. встречался с И. С. Тургеневым. Краевский перезнакомил его со всеми петербургскими известностями. Жуковский, по сообщению Неверова, представил К. государю и, проезжая через Воронеж с наследником, своим воспитанником, посетил К. и принимал его у себя. Это было в июле 1837 г. К. восторженно описывал события в письме к Краевскому, заключая свое повествование характерными словами: "мне теперь жить и с горем стало теплей даже". Немало горя причиняли поэту запутанные прасольские дела отца. Тяжб ежегодно накоплялось множество, хлопоты лежали преимущественно на сыне, имевшем столь влиятельные знакомства. Вскоре после поездки в Москву и Петербург К. писал: " Батенька два месяца в Москве продает быков. Дома я один. Дел много. Покупаю свиней, становлю на винный завод, на барду; в роще рублю дрова; осенью пахал землю; на скорую руку езжу в села; дома по делам хлопочу с зори до полуночи". В 1838 г. К. снова поехал в Москву, отсюда в Петербург и, возвращаясь, надолго остановился в Москве. В марте этого года Белинский стал редактором "Московского Наблюдателя". К. деятельно снабжал журнал стихотворениями, вообще близко к сердцу принимал дела издания, редактируемого Белинским. Критик окончательно овладел чувством и мыслью поэта. С тех пор он был для К. другом, учителем, поверенным всех радостей и огорчений. В духовном мире К. постепенно произошел решительный переворот. Продолжительные сношения с талантливейшими представителями литературы, особенно тесные связи с Белинским, должны были неминуемо вызвать новые идеи и настроения, которые трудно становилось примирить с жизнью прасола, мещанина, окруженного торгашеством, погоней за мелкой наживой, борьбой за интересы — не всегда безупречные в нравственном и даже юридическом смысле. К. не переставал высоко ценить дружбу и руководительство Белинского, но его письма одновременно переполнены жалобами на тяготу воронежских будней, столь не походивших на столичное времяпрепровождение. Единственным утешением оставалась природа, с детства любимая степь. С людьми, даже прежними приятелями, К. чувствовалось "скучно, грустно, бездомно". "В Воронеже жить мне противу прежнего вдвое хуже", писал он Белинскому, "и все как-то кажется то же, а не то". Поэту, несомненно, приходилось вести продолжительные беседы с Белинским, переживавшим в эту эпоху философские увлечения. Критик не преминул посвятить своего друга в тайны излюбленных вопросов московских гегельянцев — "идеи", "действительности". К. искренне усиливался освоиться с этими терминами, — и эти усилия отражались даже на его творчестве. Дума "<i>Царство мысли</i>", написанная в 1837 г., излагает в стихах ту самую мысль о вездесущей идее, какую Белинский поставил во главе статьи "Литературные мечтания". Из писем К. видно, что он старался и своих земляков просвещать, — но попытки не имели успеха. Поэт уверял своих друзей, вероятно и семейных, что "они криво смотрят на вещи, ошибочно понимают", "толковал так и так". Но "они надо мной смеются, думают, что я несу им вздор". Может быть, под влиянием разочарования в воронежцах, поэт написал думу "<i>Умолкший поэт</i>", клеймящую равнодушие толпы к вдохновенному поэту. До поездки в столицы подобное направление мысли вряд ли было возможно у К. и само стихотворение отчасти могло быть отголоском пушкинского негодования на ту же толпу. Во всяком случае, — близкое знакомство со столичными литературными кружками и особенно беседы и переписка с Белинским произвели глубокое раздвоение в нравственном мире К. Последние пять-шесть лет его жизни представляют настоящую драматическую борьбу <i>правды</i> и <i>поэзии,</i> домашних мелочей и прасольства с высшими умственными и художественными запросами богато одаренной натуры. Позднейший биограф поэта — Де Пуле (см.) — с величайшим усердием стремится доказать тлетворность литературных влияний и особенно Белинского на К. Эти влияния, по мнению биографа, "песенника" превратили в "кабинетного литератора", заносчивого, нетерпимого, порывавшего из гордости и наставнических претензий связи с самыми близкими людьми, вроде Кашкина. Но подобное обвинение может быть результатом одного недоразумения. Прежде всего влияния московских и петербургских писателей на К. были не только естественны, но прямо неизбежны. Раз К. покинул тесную воронежскую среду, — он неминуемо попадал в круговорот современной литературы и мысли. И он превосходно умел оценить всю пользу своего сближения с писателями, прежде всего с Белинским. К. отнюдь не отличался ни наивностью, ни наклонностью к безотчетным прекраснодушным настроениям. На эту черту с особенным ударением указывает биограф поэта. А между тем письма К. к Белинскому переполнены живейшими чувствами любви, часто восторга и благодарности. Никаких материальных расчетов у К. быть не могло: Белинский не мог помогать ему подобно князю Вяземскому и Жуковскому, что касается стихов — за них К. гонорара нигде и никогда не брал, и для помещения их в журналах не нуждался в рекомендациях и покровительстве, и только с 1839 года решился заговорить с критиком о новом издании своих произведений. Очевидно, отношения были построены исключительно на идеальных основах, — для К., человека безусловно практического и рассудительного, — факт великой важности. Все излияния его в письмах к Белинскому мы, следовательно, должны считать плодом искреннего чувства; наконец, невозможно в течение целых лет притворяться с таким постоянством и искусством. Мы беспрестанно слышим уверения, что для К. рядом с Белинским жизнь полнее, что для поэта его друг скоро заменит "всех и все", и К. мечтает, как о величайшем счастье — о совместной жизни с Белинским. Очевидно, при таком настроении домашняя обстановка должна была казаться поэту невыносимым гнетом. В семье был единственный человек, нравственно близкий Алексею Васильевичу, сестра Анисья, девушка красивая, талантливая, обладавшая музыкальными способностями. Она с этими способностями была невольным товарищем брата по несчастью. Отец также не хотел слышать о фортепиано, как и о книгах. Можно ли винить поэта, если он не мирился с родным варварством и если его запросы теперь поднялись выше, настолько, что прежние умные и ученые люди казались пошлыми и невежественными? Ведь он сам не перестает каяться в своем невежестве, до самой смерти жадно ищет знания, читает книги, сообщает свои недоумения Белинскому и поистине трогательно от этого необыкновенно умного от природы и много испытавшего человека слышать такие наивные заявления: "субъект и объект я немножко понимаю, а абсолюта ни крошечки, а если и понимаю, то весьма худо". Если вслед за Белинским К. мужественно устремился на тернистый путь философии, — очевидно еще энергичнее становились его взгляды на людей и жизнь, его окружавшую. Могло случиться, что он впадал в слишком горячий тон, наносил невольные обиды своим собеседникам. Но здесь сказывалась не гордость прорицателя и учителя, как думает биограф, а искреннее мучительное негодование одновременно на темноту свою и других, на всю <i>действительность</i> воронежского мещанства, независимо от лиц и состояний. Еще важнее вопрос, как повлияли столичные знакомства на талант К. Здесь ответ совершенно ясен и прост. С 1837 г. написаны все лучшие произведения и притом с наибольшей яркостью и силой отражающие народную жизнь и душу. Столичные друзья усилили даже интерес К. к народу, убеждали его собирать народные песни, вообще стремились прирожденное влечение и житейскую привычку осмыслить и углубить. Один из первых результатов столичных впечатлений -стихотворение "<i>Лес</i>", посвященное памяти Пушкина: оно в гармонической красоте сливает возвышенную идею о великом писателе с грандиозными картинами русской природы; а стихотворение, посвященное Белинскому, — "<i>Расчет с жизнью</i> " <i>— </i> не носит никаких следов искусственных, подсказанных извне мыслей и чувств: трудно указать в поэзии более искреннюю жалобу на неудавшуюся жизнь... Очевидно, свежесть вдохновения и сила творчества остались у К. нетронутыми, — поэт только вдумчивее и строже относился теперь и к внешнему миру, и к своим думам. К. вскоре жестоко пришлось расплатиться за свой душевный разлад, за невольный разрыв с прежним бытом. Отец ценил поэтические таланты сына исключительно по материальным результатам, по влиятельным знакомствам, по блестящим гостям — вроде Станкевича и Жуковского. Но стоило сыну обнаружить поменьше усердия к торговым предприятиям и судебным тяжбам, — в глазах отца исчезало всякое значение и его таланта, и вообще его существования. Несомненно, многие дела по прасольству и особенно по процессам казались К. теперь в другом свете, чем раньше, — отсюда бесконечные споры с отцом, дававшие последнему поводы бросать укоризны по адресу грамотеев и писак. К. задыхался в этих дрязгах и ждал только случая вырваться из родительского дома. В это же время ему пришлось оплакивать смерть Серебрянского. В письме к Белинскому он снова припомнил, чем обязан другу. "Прекрасный мир прекрасной души, не высказавшись, сокрылся навсегда", писал он о дорогом покойнике. О себе он заявлял, что ему "в Воронеже долго не сдобровать". — "Тесен мой круг, грязен мой мир, горько жить мне в нем, и я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно. Какая-нибудь добрая сила невидимо поддерживает меня от падения". В сентябре 1840 г. предстояло, наконец, кончить две тяжбы и необходимо было ехать в Москву и Петербург. К., конечно, воспользовался случаем. Отец поручил ему продать в Москве два гурта (300 голов) быков. Белинский, живший теперь в Петербурге, со страстным нетерпением ждал поэта, настаивал, чтобы он приезжал прямо к нему, нигде не останавливаясь. В Москве К. видел Катков и так вспоминал потом об этой встрече: "лицо его крепко запечатлелось в моей памяти. Борьба с одолевавшими обстоятельствами уже изобразила на нем безвыходное уныние"... Очевидно, — это был не надменный популяризатор идей Белинского, как его представляет озлобленный Де Пуле, а угнетенная и надломленная жертва своего таланта и ума, столь противоречивших жизненным условиям. В Петербурге К. остановился у Белинского, чем привел его в восторг. "Я ожил немножко от его присутствия", писал критик. "Экая богатая и благородная натура!.. Я точно очутился в обществе нескольких чудеснейших людей". И горько сетовал Белинский, когда К. уехал в Москву. Поэт приходил в ужас при одной мысли — снова очутиться в Воронеже, у него уже не было "голоса в душе быть купцом". Быки были проданы и, по-видимому, очень невыгодно, деньги прожиты, К. сильно нуждался, и, наконец, решил ехать, хотя до последней минуты его искушала мысль — возвратиться в Петербург и навсегда остаться там. В Воронеже поэт снова должен был погрузиться в дела и хлопоты. Отношения с отцом расстроились окончательно. Все неудачи по торговле косвенно падали на сына. А сын, на свое горе, полюбил, и предметом любви оказалась женщина, давно отвергнутая общественным мнением Воронежа. В стихотворении, посвященном этой героине еще в 1839 г., ясно обрисовывается ее личность. Оно обращено к К***, поэт предлагает руку помощи женщине, отправившейся в путь "для преступных наслаждений, для сладострастья без любви"; поэт обещает вывести ее "из бездны страшного греха", как бы ни тяжело было им "проходить перед язвительной толпой". Желание поэта исполнилось, но наградой был страшный недуг и мучительная предсмертная агония, длившаяся больше года. Это время — истинная трагедия в жизни поэта. В начале К. подробно писал Белинскому о своем безвыходном, загнанном положении. Домашние, кроме матери, являлись первыми его мучителями. Даже любимая сестра Анисья в самый разгар болезни брата задумала выходить замуж и вместе с подругами, рядом с его комнатой, устраивала пародию в лицах на его похороны, а все другие поступали нарочно наперекор его просьбам. У него не всегда был порядочный обед, чай и сахар. Едва начиная поправляться, несчастный уже строил планы, как спастись из домашнего омута. Его стихотворения переполнены душевными муками. Самые темы их красноречивы — "<i>Расчет с жизнью</i> ",<i> </i>" <i>Поминки</i> ",<i> </i>" <i>Вопль страдания</i> ".<i> </i> Постоянно появляются вопросы: ужели так скоро наступит смерть? Ужели поэту безвременно "выйти из мира", — "не совершив и задушевного желания". Именно этими словами оканчивается стихотворение "<i>На новый 1842 год</i>". Последнее письмо К. к Белинскому помечено 27 февраля, а 19 октября поэт скончался. Смерть поразила К. внезапно, за чаем. Отец отнесся к ней более чем равнодушно. Сын для него давно уже не существовал. Впоследствии старик поставил на могиле К. скромный памятник с такой надписью: "Просвещенный безнаук природой награжден Монаршей милостию скончался 33 годов и 26 дней в 12 часу брака не имел". В 1880 г. этот памятник был заменен новым, на нем вырезаны три строфы из стихотворения "<i>Расчет с жизнью</i> ", красноречивее всех рассуждений обрисовывающие неустанную жизненную борьбу поэта. Но прекраснейший памятник К. был воздвигнут вскоре после его смерти — его другом Белинским. Гениальный критик выполнил, наконец, заветное желание поэта — издал его произведения и предпослал им биографический рассказ, проникнутый искреннейшим глубоким чувством. Статья написана под свежим впечатлением незаменимой утраты и, может быть, по временам впадает в слишком лирический тон, освещает сплошным идеальным светом личность героя. Позднейший автор самой подробной и добросовестной биографии К. — Де Пуле — всеми силами старался рассеять эту идеализацию, приподнять семью поэта за счет его самого. Усилия должны были оказаться тщетными и бесцельными. Читатели узнали, что К. поэтический талант соединял с большим практическим умом, до знакомства с Белинским занимался прасольством с любовью, жил в ладу с отцом, дружил с воронежцами, — но одновременно нельзя было скрыть, что мир с семьей основывался исключительно на торговых расчетах: сын был сначала старший приказчик, а потом, благодаря влиятельным знакомствам, — выгодный ходатай по тяжбам. Стоило К. выйти из этих ролей — и семейный мир исчезал бесследно и противоречие темной домостроевской среды с личными стремлениями к свету и независимости выступало во всей силе. Сам Де Пуле кончает свою книгу замечанием: "остаются еще не примиренными с памятью поэта отец его и сестра Анисья", — и предоставляет читателю суд и приговор. Очевидно, — ни суд, ни приговор не могут быть иными, чем в статье Белинского. Они основываются на фактах, признанных несомненными у того же Де Пуле, на предсмертных письмах и стихотворениях К. Поэзия К. особенно тем и драгоценна, что вся без исключений представляет искреннее и правдивое отражение действительности, пережитой поэтом. По стихам К. можно восстановить в основных чертах его биографию, его миросозерцание, его радости, горе и надежды. В первых же стихотворениях он представил ряд картин из степной жизни, питавшей в нем поэтические настроения. В "<i>Ночлеге чумаков</i>", в "<i>Путнике</i>" поэт говорит о себе и от своего лица, как о прасоле, и в то же время любителе народной поэзии и дикой степной природы. Дальше все чувства, загоравшиеся с годами в его сердце, непременно вызывают песню, послание, откровенный рассказ, и повсюду трепещет глубокая, сильная страсть. Обращается ли поэт к <i>Ровеснику — </i>мы слышим о "юном пламени крови", о стремительном желании — быть вместе с другом "кипящим душою" посылаются ли стихи <i>Сестре</i> — энергическое послание говорит о "чудных снах", о "потоке сладких слез"... Легко представить, какой бурной речью прозвучит на этой "самодельной лире" любовная страсть. Вступлением служит — "<i>Элегия</i> "<i> </i> — жалоба на одиночество, скорее не жалоба, а негодование на несправедливую судьбу. Здесь все сравнения поражают силой и смелостью. Умерший друг — "очаг мгновенный надмогильный", потухший на утренней заре, любовь — звезда "в черном сумраке густом", а сам одинокий поэт — "сирота безродный", среди "толпы людской" — "с душою мрачной и холодной, как нераскаянный злодей". Среди этого юношеского лиризма слышится в высшей степени серьезная нота; она останется неизменным припевом всех грустных песен К. Поэт неоднократно останавливается на противоречиях действительности и лучших человеческих стремлений ("<i>Разуверение</i> "<i>, </i>" <i>К другу</i>"). Недоумение и тоска разрешаются необыкновенно самоуверенной речью: ...пусть меня людская злоба Всего отрадного лишит Пусть с колыбели и до гроба Лишь злом и мучит, и страшит: Пред ней душою не унижусь В мечтах не разуверюсь я; Могильной тенью в прах низринусь Но скорби не отдам себя!... Эти стихи относятся к 1831 г.: их следует поставить во главе типично кольцовского воззрения на жизнь, нравственные и внешние невзгоды. Мотив повторяется всякий раз, когда поэту приходится бороться с личным горем или давать советы другим, застигнутым бедами. "Подсеку ж я крылья дерзкому сомненью", — говорится в одной из ранних "дум" — "<i>Неразгаданная истина</i>". Это не значит, будто поэт навсегда освободится от сомнений: это свидетельствует только о решительной воле, готовой идти раз принятым путем, невзирая ни на какие препятствия и колебания. Стихотворение "<i>Последняя борьба</i>", написанное в 1838 г., т. е. когда начинался разлад К.-поэта с К.-торгашом, — оканчивается гордым вызовом судьбе. Поэт говорит: "у меня в душе есть сила, у меня есть в сердце кровь". И эти силы души выносят поэта из бездны отчаяния, куда его часто увлекает пылкая натура. После "<i>Измены суженой</i>" — поэт ищет сначала утешения у людей, — они встречают его смехом, — тогда буря поднимает его мужество, он отправляется в "путь без дороги" — "со злою долей переведаться". Поэт любит ставить рядом равнодушие людей к чужому горю и героическую борьбу одинокого молодца. В стихотворении "<i>Товарищу</i>" поэт в кратких, но изумительно сильных выражениях рисует психологию толпы и героя. Если показать свое горе людям, — начнут смеяться и обидно сожалеть, но стоит явиться сильным и самоуверенным — и те же насмешники "назовутся в друзья". Нужно верить "силам души, да могучим плечам", а не "ходить с нуждой по чужим людям". Тот же идеал в стихотворении "<i>Путь</i>", в речах купца, героя "<i>Хуторка</i>", в "<i>Песне</i>", убеждающей "долю" — "подняться что силы" и размахнуть крылами... И все это не праздная декламация приподнятого настроения, — за смелыми речами невольно рисуется сильная фигура автора, умевшего ловко вести дела в степи, с честью переведаться со страшным несчастьем — утратой любимой девушки, при случае погулять и среди удручающей прозы мещанского быта сохранить чистой и яркой искру божественного огня. Перед нами натура крепкая, страстная, увлекающаяся до самозабвения и умеющая рассчитываться за свои увлечения. Любовные стихотворения К. единственные в русской поэзии — по простоте формы и силе содержания. Здесь нет идиллической лженародности, красноречивых излияний, — настроение и чувство выказываются двумя - тремя словами, но эти слова блещут как зигзаги молнии. К. умеет сливать два понятия в одно и этим вызывать у читателя беспримерно яркий образ. В <i>Песне </i>"Если встречусь с тобой" — описывается свидание, сначала простая встреча ("трепет-огонь разольется в душе"), потом взгляд милой, ее речи, поцелуи, — и для каждого момента поэту достаточно одной-двух строк, но они навсегда запечатлеваются в памяти. К. неизвестно любовное романтическое томление. Он знает только грозную всепожирающую страсть. Его любимые выражения — "огонь любви", "любовь-огонь", "любовь-тоска". Такая любовь возмущает весь нравственный мир человека, преображает жизнь и природу. Влюбленному вместе с милой зима кажется летом, горе-не-горем, ночь — ясным днем, а без нее нет радости и в майском утре и в заре-вечере, и в дубраве-зеленой — парче шелковой ("<i>Разлука</i> ", <i> Песня</i> "Дуют ветры"). Такими же жгучими чертами выражено отчаяние молодца, которому изменила суженая Пала грусть-тоска тяжелая На кручинную головушку; Мучит душу мука-смертная Вон из тела душа просится. Этот же мотив и в столь же оригинальной форме повторяют стихотворения "<i>Мой друг, мои ангел милый</i> ",<i> </i>" <i>Исступление</i> ",<i> </i>" <i>Звезда</i>" и самое раннее из них <i>Песня</i> "Утратив то, что прежде было". Но, как уже было сказано, пламенная страсть встречается здесь с могучей натурой, и не только не порабощает ее, но возбуждает лишь новую энергию. Нравственный смысл любви, по кольцовскому представлению, ярче всего выражен в следующих словах: Не любивши тебя В селах был молодцом А с тобою мой друг Города нипочем! <i> (Песня</i> "Нынче ночью к себе"). Счастливая любовь делает молодца героем, несчастная, или измена милой — поднимает со дна души весь огонь оскорбленного чувства, — и нет тогда силы, равной его "силам души" и "могучим плечам". "С горем в пиру быть с веселым лицом", — излюбленный образ кольцовской музы, озаренный всем блеском, всею страстностью ее вдохновения. Для нас не может быть и вопроса о смысле знаменитых "<i>Песен Лихача Кудрявича</i> ".<i> </i> Лихач Кудрявич — герой низшей породы, в глазах К. — существо комическое и презренное. Во времена удач это легкомысленный гуляка, самоуверенный баловень, слепо верующий в свои кудри и брови, в напастях — жалкий, слезливый трус, беспомощно отдающийся во власть судьбы, безнадежно запуганный и забитый людьми и случаями... Ничего не могло быть антипатичнее для К.-поэта и человека, чем подобный горе-богатырь. Общие мотивы поэзии К. неразрывно связаны с русской народной жизнью, создавшей и воспитавшей поэта. К. и в песнях народа, и в его быту встречал черты Лихача Кудрявича, преклонение перед слепым счастьем, немощный фатализм и противоположные свойства — огонь не умирающей нравственной энергии, сознательные "силы души". Опыт воспитал в К. веру в личные силы, и она оставалась его идеалом до конца. Среди бытовых произведений К. следует отметить прежде всего <i>поэзию деревенского труда.</i> Это не идиллии, а строгое правдивое изображение тяжелой действительности, проникнутое сочувствием труженика-поэта. В немногих словах К. умеет обрисовать различные моменты крестьянской трудовой жизни: посев, уборку хлеба, сенокос, пересказать все это в одном стихотворении — своего рода целой поэме сельского труда и сельских радостей ("<i>Урожай</i> "),<i> </i> и на этой же сцене набросать своеобразный роман деревенской девушки ("<i>Молодая жница</i>"), драму молодого парня, полюбившего дочь богача ("<i>Косарь</i>"), в необыкновенно привлекательном свете представить крестьянина-работника ("<i>Песня пахаря</i>"), сказать простое, но суровое слово тунеядцу ("<i>Что ты спишь мужичок?</i>"), вызвать у читателя глубокое сочувствие к одинокому труженику, поглощенному единственной заботой — спастись от "горькой нужды" ("<i>Разумье селянина</i>"). И над всеми этими картинами и образами царит все та же вера в "силы души", переходящая часто в религиозное чувство. Даже семидесятипятилетний старик, горемыка-бобыль, размышления о своей многострадальной жизни кончает словами: Доколе мочь и сила Доколе душа в теле Буду я трудиться... и результаты такого решения — нравственное удовлетворение и честный кусок хлеба ("<i>Размышлен</i>... смотреть

КОЛЬЦОВ

. Алексей Васильевич [1809—1842]— поэт. Сын зажиточного воронежского прасола, занимавшийся и сам делом своего отца. Образование К. ограничилось домашним обучением грамоте и недолгим пребыванием в уездном училище, из второго класса к-рого поэт был взят отцом в половине учебного года. Первыми руководителями К. в поэтическом творчестве были воронежский книгопродавец Д. А. Кашкин, давший юноше возможность бесплатно пользоваться книгами из своей библиотеки, и семинарист, впоследствии студент Медицинской  академии, А. П. Сребрянский, исправлявшие его первые поэтические опыты. В 1831 К. по делам отца был в Москве, где благодаря Н. В. Станкевичу познакомился с некоторыми литераторами, между прочим с Белинским. В 1836, 1838 и 1840 К. опять посещает Москву и Петербург, и эти поездки дают ему возможность укрепить и расширить свои лит-ые связи. В Петербурге в поэте-прасоле приняли живое участие В. Одоевский, Пушкин, Жуковский, Вяземский и др. Это общение с самыми выдающимися представителями дворянской интеллигенции оказало несомненное влияние на тягу К. к занятиям лит-рой, историей и философией, но крайне скудное образование поэта представляло для него непреодолимую преграду на этом пути, что болезненно ощущалось и самим К. «Субъект и объект я немножко понимаю, а абсолюта ни крошечки...», наивно сетует напр. поэт в письме к Белинскому от 28/X 1836. Вся жизнь К. прошла между двумя полюсами, один из к-рых определялся его лит-ыми занятиями и страстной жаждой «быть с веком наравне», а другой — постоянными заботами о торговых делах и участием в мелочных сплетнях окружавшей поэта мещанской среды. Поэзия К. является наиболее развитым выражением лит-ого стиля городского мещанства (мелкой и средней городской буржуазии) первой трети XIX в. Ранние поэтические опыты К. представляют подражания стихотворениям Дмитриева, Жуковского, Пушкина, Козлова и др. поэтов; в этих произведениях поэт только еще нащупывает собственную художественную манеру, свой стиль. Но и среди них уже налицо такие стихотворения, в к-рых нельзя не видеть будущего творца песен. Таковы напр. «Если встречусь с тобой» [1827, «Повесть моей любви» [1829]и «Совет старца» [1830. С другой стороны, попытки писать в духе книжной поэзии наблюдаются у К. до самой смерти, вперемежку с песнями, да и среди последних некоторые ближе к книжным формам,  чем к той специфической манере, в к-рой можно видеть особенности кольцовского стиля. Что касается другого жанра К. — его дум, то они по своему оформлению в большинстве случаев однородны с песнями, а по содержанию представляют своеобразную поэтическую философию. Познакомившись мельком с философскими спорами столичных друзей, гл. обр. в кружке Белинского, поэт-прасол пытается уяснить себе в думах мировые проблемы. Высшей точкой художественных достижений К. являются его песни. Порывы к воле, изображение удальцов, неудавшаяся жизнь, тоска по молодости, любовь в различных ее переживаниях, крестьянский труд и довольство как результат этого труда — вот основные темы кольцовских песен. Все эти произведения проникнуты бодростью, несокрушимой энергией, готовностью до конца биться с жизненными затруднениями и опасностями. Мажорность настроения кольцовской лирики — результат того подъема, к-рый переживается в первую треть XIX в. буржуазией. Этот общественный класс чувствует себя на подъеме, переживает известный взлет. Но в то же время буржуазия еще несет на себе весь гнет патриархальности: порывы молодого класса к культуре постоянно сталкиваются со средой, с ее практицизмом и консервативностью. Противоречивость была особенно заметна в развитии мелкой и средней городской буржуазии, не порвавшей еще связей с крестьянством. Поэтическим выражением затрудненных, но настойчивых взлетов городского мещанства в борьбе за свое благополучие, прежде всего экономическое, в творчестве К. является образ сокола, пытающегося разорвать связывающие его путы («Думы сокола», «Тоска по воле», «Песня старика», «Песня разбойника», «В непогоду ветер», «Лес», «Исступление»). Психоидеологическое содержание этого образа — сокола, удальца («Как здоров да молод», «В поле ветер веет», «Первая песня Лихача Кудрявича», «Бегство», «Удалец») или влюбленного («Говорил мне друг прощаючись», «Не шуми ты, рожь», «Всякому свой талан», «Косарь», «Последний поцелуй», «Женитьба Павла» и др.) — заключается в отталкивании от печальной действительности и в порывах к иной жизни, к «вольной волюшке», причем смысл этой антитезы вполне ясен: основным ее стержнем является достижение материальных благ. Тот же идеал сытости и материального благополучия проникает и в песни К. о крестьянском труде и отдыхе («Песня пахаря», «Урожай», «Размышление поселянина», «Крестьянская пирушка» и др.). Как представитель зажиточного городского мещанства, поэт еще не вполне порвал с крестьянской почвой, из к-рой вырастала мелкая и средняя городская буржуазия. Но над ним не тяготеет более «власть земли»: К. уже не пахарь, а посторонний наблюдатель зажиточной деревни, откупившейся от крепостной зависимости.  Все крестьянские работы у К. представлены как один сплошной праздник. Даже скорбное «Размышление поселянина», глубокого старика, к-рому «на восьмой десяток пять лет перегнулось», а все «перемены нету», возвращается в конце концов все к тому же сельскому труду и находит в нем радостное успокоение. Когда по сборе урожая у крестьянина затевается пирушка, для многочисленных гостей широко раскрываются «ворота тесовы». Есть чем угостить «званых»: «На стопах кур, гусей  Много жареных,  Пирогов, ветчины  Блюда полные...» Найдется и «чаша горькова», и «брага хмельная», к-рой хозяин потчует родных «из ковшей вырезных», и «сыченый мед». И не в домотканной паневе и лаптях «молодая жена чернобровая» принимает гостей, а появляется перед ними «бахромой, кисеей принаряжена» («Крестьянская пирушка»). Для объяснения крестьянской нищеты поэт не находит другой причины, кроме лени («Что ты спишь, мужичок»). Немудрено поэтому, что К. ни одним словом не обмолвился о крепостном праве: для городского мещанства последнее являлось уже пройденной ступенью социального бытия. И со стороны содержания и со стороны оформления творчество К. представляет синтез элементов книжной поэзии и крестьянского фольклора. Песни К., имея нередко много общего с произведениями крестьянской устной поэзии, иногда отличаются от последних сложностью своей композиции. Приведем здесь в пример только «Пору любви». Это стихотворение состоит из трех картин, объединяемых в одно целое тем «дыханьем чар» весны, к-рое производит такое волшебное действие в смысле зарождения, дальнейшего развития и укрепления чувства любви. Первая картина представляет действие весны на сердце девушки, вторая — любовные переживания молодца, а третья — синтез переживаний обоих во взаимном чувстве любви. В этой сложности композиции сказалась несомненно книжно-литературная выучка К., как это можно отметить и в широком пользовании поэта картинами природы. Композиционная роль пейзажа у К. значительно важнее, чем в крестьянском фольклоре. Крестьянская песня обращается к природе как к средству для своей символики, для построения психологического параллелизма, или для создания фона, на к-ром развертываются те или другие переживания. Однако нигде в устной поэзии деревни мы не найдем таких выдержанных и широких картин природы, как напр. в кольцовском «Урожае», или такого природного символа, на к-ром было бы построено целое произведение, подобно посвященному памяти Пушкина стихотворению Кольцова «Лес». Психологического параллелизма у К. совсем не встречается, а природная символика обычно имеет  иное психоидеологическое наполнение, нежели то, какое мы находим в крестьянской устной лирике. Тот же синтез элементов книжной поэзии и крестьянского песенного фольклора наблюдается и в поэтическом яз. К. Поэт очень часто пользуется эпитетами, но наряду с такими эпитетами, как красная девушка, удалый молодец, ярый воск, милый друг, столы дубовые, сыра земля, добрый конь, Волга-матушка, солнце красное, ясный сокол, кудри русые, встречаются нередко томный взор, даль волшебная, полночь мертвая, чувства жаркие, дева, радость души, роковой огонь, полночь глухая, счастье слепое, золотой век девичий, степь-трава — парча шелковая, ночь — волшебница, ночи благодатные, пылкая юность, сладострастные сны, сны волшебные, песни чудные, юность туманная и др., к-рые совершенно чужды крестьянской устной поэзии и свидетельствуют о струе сентиментальной дворянской лит-ры в песнях К. Излюбленным стилистическим приемом в крестьянском песенном фольклоре является сравнение в разных его видах. У К. сравнение — также один из распространенных приемов, но отрицательная его форма, наиболее характерная для крестьянского устного творчества, у поэта встречается чрезвычайно редко. Песни К. особенно богаты сравнениями, выраженными посредством творительного падежа («хмелем кудри вьются», «сиротой хлеб стоит» и пр.). Часто прибегает К. и к приему повторения, но повторение стиха или части его, представляющее наиболее специфическое свойство крестьянского фольклора, у К. совсем отсутствует, а повторение через употребление эпитета встречается очень редко. Ряд стилистических приемов уже прямо роднит песни К. с поэтикой современной ему книжной лит-ры, преимущественно дворянской сентиментальной лирики. Сюда нужно отнести употребление всякого рода восклицательных частиц (увы, ох, ах), риторический вопрос: «Что ему дорога,  Тучи громовые,  Как придут по сердцу  Очи голубые!..» («В поле ветер веет»), умолчание или резкий переход от одной мысли к другой как стилистические средства для придания драматического характера тому или иному переживанию: «Не ходи, постой! дай время мне  Задушить грусть, печаль выплакать;  На тебя, на ясна сокола...  «Занялся дух — слово замерло»... («Разлука»). «Нет надежды в душе...  Ты рассыпься же  Золотою слезой,  Память милова!..» («Кольцо»). Лексика кольцовских песен представляет постоянное совмещение слов крестьянского яз., из к-рых многие — местного характера (клеть, казна, закрома, бражка, непогодь, опозниться, играть песни, гуторить, сам-друг, тихомолком, без просыпу, пущай и др.), и слов лит-ых (лобзанья, восторги,  выраженье, роскошный, мгновенье, ополчаться, лоск, чары, роковой, лелеять и т. д.). Что касается синтаксиса К., то здесь следует отметить как элементы, близкие к синтаксису крестьянской устно-поэтической речи, почти полное отсутствие связи предложений по способу подчинения, преобладание речи отрывистой и употребление в краткой форме прилагательных, стоящих в роли определений (молодецка удаль, зла беда, ясны очи). Но указанные выше приемы риторического вопроса или умолчания приближают стихотворения К. к книжной поэзии. Версификация стихотворений К. — книжная, с правильно выраженной метрикой. Впечатление же близости кольцовского стиха к стиху крестьянских песен объясняется тем, что в произведениях К. отсутствует правильное чередование ритмически-сильных и слабых слогов, и счет ударений идет по «прозодическим периодам», т. е. по группам слов, объединенных общим ударением на одном из них. Библиография: I. Полное собр. сочин. А. В. Кольцова, под ред. и с примеч. А. И. Лященки, изд. «Разряда изящной словесности Акад. наук», изд. 3-е, СПБ., 1911 (лучшее изд.). Там же см. обзор других изданий. II. Неверов Я. М., Стихотворения Алексея Кольцова, «ЖМНП», ч. 9, 1836, стр. 653—658; Его же, Поэт-прасол А. В. Кольцов, «Сын отечества», часть 176, стр. 259—272 и 309—324 (о крестьянской природе творчества К.); Данилов В. В., Очерки поэзии Кольцова, «Русск. филолог. вестник», 1910, № 1, стр. 19—45 (не доведенная до конца попытка связать поэта со средой городского мещанства). Об отношении творчества К. к фольклору см.: Некрасов А. И. Кольцов и народная лирика, «Изв. Отд. русск. яз. и слов. Акад. наук», т. XVI, кн. 2, 1911; Ольминский М. С., По вопросам литературы, Л., 1925. III. Подробная библиография, см. академ. изд. К., СПБ., 1911; Вдадиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928. П. Соболев . Михаил Ефимович [1898—]— видный современный журналист. Р. в семье кустаря; будучи исключен из училища за выступление против преподавателей, переехал в Петербург, где прошел нелегкую школу «интеллигентного пролетария», переменив много профессий. В 1916 начал работать в печати (в студенческих журналах). Принимал активное участие в Февральской, а затем и Октябрьской революциях, в 1918 вступил в ВКП(б). 1918—1921 провел в армии (южный, польский фронты, штурм Кронштадта), в 1921—1923 был дипломатическим работником. С 1920 и до настоящего времени является постоянным фельетонистом «Правды». Организатор и редактор ряда советских журналов — иллюстрированного еженедельника «Огонек», юмористического «Чудака». К. написано огромное количество самых разнообразных фельетонов, памфлетов и очерков, которые можно сгруппировать по четырем основным тематическим циклам. Первый отражает важнейшие события революции — от свержения самодержавия до наших дней. Публицистическими памфлетами и разящими «фельетонами с адресом» второго цикла К. отражает многообразные вылазки зарубежного и внутреннего классового  врага. Эти фельетоны К. часто доставляли материал для мероприятий судебных и контрольных советских органов, что дало возможность выхода любопытной книги «Крупная дичь» — единственной в своем роде, где каждый фельетон К. дополнен послесловием с фактической информацией результативного характера. Третий цикл составляют художественные очерки К., в которых он показывает культурно-политический уклад двух миров — советского и капиталистического. Этим очеркам свойственна своеобразная ироническая манера, неизменно прикрывающая сильную революционную эмоцию. В фельетонах четвертого цикла К. с большим публицистическим темпераментом привлекает внимание пролетарской общественности к новым формам быта, зачастую открывая целые общественные кампании («Зеленый город», «Советские чайные» и др.). Особое место занимают авиационные очерки К. — книга «Хочу лететь» (за активное участие в деле военной авиации К. награжден орденом Красной звезды). Фельетоны Кольцова отличаются богатым и ярким лексическим материалом (от яз. старинных книг до бытового жаргона советской улицы). Для всех его фельетонов в то же время характерен публицистически-назидательный упор на необходимый для советского строительства вывод («большая тема»). Это обеспечивает произведениям К. почетное место в истории советского фельетона (см.), резко отделяя его от дореволюционного шевеления пустяков — фельетонов Дорошевича (см.) и многих других. Вызывая у советского читателя действенные и эмоциональные реакции, углубляя и формируя его политическое и культурное мировоззрение, кольцовский фельетон при всей его высокой лит-ой квалификации оказался чрезвычайно доступным для читательских масс и обеспечил его автору широчайшую популярность. Библиография: I. Собр. сочин., с пред. Н. И. Бухарина и литературно-критич. очерком М. Лучанского, «ЗИФ», М., 1928—1930 (в 4 тт.); дополнит.: Конец скуке мира, Гиз, М. — Л., 1930. Гл. отд. изд.:  «Идеи и выстрелы», М., 1924; в биб-ке «Огонек» — Западные прогулки, М., 1925; Без десяти десять, М., 1926; Звездоносцы, М., 1927; Февральский март, М., 1927; Серебряная утка, М., 1927; В тени Арарата, М., 1929; Астраханский термидор, изд. «Московский рабочий», М., 1929, и др. II. «Михаил Кольцов», Сб. статей в серии «Мастера современной литературы», издание «Academia», Л., 1928; Заславский Д., Злоба великих дней, «Журналист»., 1928, № 5—6; Дивильковский А., Сотворение мира, «Новый мир», 1928, № 7; Дукор И., М. Кольцов — Сотворение мира, «Молодая гвардия», 1928, № 6; Гатов А., Фельетон как искусство, «Комсомольская правда», 15/XII 1928; Журбина Е., М. Кольцов — Сотворение мира, «Звезда», 1928, № 6; Смирнов-Кутачевский А., Воинствующий художник, «Красная новь», 1929, № 6; Смирнов Н., М. Кольцов, собрание сочинений, «Новый мир», 1929, № 5; и мн. др. III. Указ. сборник «Михаил Кольцов», стр. 125—126; Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928. М. Лучанский... смотреть

КОЛЬЦОВ

Алексей Васильевич (1809, Воронеж – 1842, там же), русский поэт.А. В. Кольцов. Литография с рисунка А. Мокрицкого. 1836 г. Родившись в семье прас... смотреть

КОЛЬЦОВ

1. КОЛЬЦОВ Алексей Васильевич (1809-42), русский поэт. Стихи о деревенской жизни, радости труда и общения с природой ("Не шуми ты, рожь", 1831; "Песня ... смотреть

КОЛЬЦОВ

Алексей Васильевич (1809, Воронеж – 1842, там же), русский поэт. Родившись в семье прасола (торговца скотом), получил минимальное начальное образование, недостатки которого всю жизнь пытался восполнить самостоятельно. Познакомившись в 1825 г. со стихотворениями поэтов нач. 19 в., Кольцов осваивает опыт рус. поэзии – изображение человека как части природного мира («Осень», 1828; «Веселый час», 1830), создает стилизации народных песен, в которых отразилось юношеское увлечение девушкой-служанкой в доме отца – «Песни» («Если встречусь с тобой…», 1827; «Увижу ль я девушку…», 1829). В 1830 г. знакомится с Н. В. Станкевичем, а через него с известными литераторами. В 1836 г. стихи Кольцова публикует в «Современнике» А. С. Пушкин, самым близким по духу стал для Кольцова В. Г. Белинский (с 1838). Но вскоре поэт начинает описывать народную жизнь вне системы ценностей, созданных цивилизацией («Сельская пирушка», 1830). Этот подход к изображению народной жизни определил его зрелое творчество. Крестьянский труд – это не философско-нравственная категория: благо или тяжесть, способ преображения жизни или достижения «счастья» и т. п., – а средство добывания пищи: «Песня пахаря» (1831), «Размышления поселянина» (1832), «Не шуми ты, рожь…» (1834), «Урожай» (1835), «Косарь» (1836), «Раздумье селянина» (1837), «Доля бедняка» (1841). В остальном Кольцов в той или иной степени близок к произведениям дворянской литературы. Тема любви осуществляется в жанре «песен», «русских песен», близких к поискам А. А. Дельвига: «Песни» («Ты не пой, соловей…», 1832), «Русские песни» («Говорил мне друг, прощаючись…», 1839). Песни эти постепенно олитературиваются, превращаясь в баллады («Хуторок (русская баллада)», 1839) и исторические «думы» типа произведений К. Ф. Рылеева («Стенька Разин», 1838). Тема судьбы первоначально – это тема крестьянской доли, сиротства, удальства разбойника («Горькая доля», 1837), но потом – это тема протекшей юности, молодости, что сближает ее с литературной трактовкой возрастов и с элегией («Первая песня лихача Кудрявича», «Вторая песня лихача Кудрявича», 1837; «Дума сокола», 1840). Тема избранничества поэта – общая для поэзии рубежа 1830–40-х гг. («К милой», 1838; «Послание (В. Г. Белинскому)», 1839). Наиболее литературной была жанровая разновидность «русской песни» – «думы», в которых обнаруживается воздействие философских исканий кружка Н. В. Станкевича, хотя они были наследницами философских од и переложений псалмов 18 в.: «Думы», «Великая тайна» (1833), «Человек» (1836), «Лес» (1839). Это олитературивание объясняется профессионализацией труда Кольцова. Наиболее оригинальными и сильными были стихи 1831–37 гг., когда поэт вышел за пределы узкого круга Воронежа, но еще не вошел в круг профессиональных поэтов.... смотреть

КОЛЬЦОВ

КОЛЬЦОВНевозможно уподобить человека кольцу. Откуда же столь частая фамилия, свидетельствующая о распространенности прозвища? Вероятнее всего, она... смотреть

КОЛЬЦОВ

Кольцо́в Николай Константинович (1872—1940), би-олог, основоположник отечественной экспериментальной биологии, один из основателей отечественно... смотреть

КОЛЬЦОВ

Алексей Васильевич (1809–1842) — русский поэт, выходец из семьи воронежского мещанина, с детских лет помогал отцу и образования почти не полу-чил. Стихи начал писать с 16 лет. Благодаря знакомству с приехавшим в Воронеж Н. В. Станкевичем стихи Кольцова стали известны В. Г. Белинскому, который оказал определяющее влияние на судьбу поэта, на формирование его мировоззрения. В 1835 г. вышла в свет первая книга поэта, после чего талантливого самоучку поддер-жали А. С. Пушкин, И. А. Крылов, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский. Они увидели в нем подлинный народный талант, открывший для поэзии новые пласты народной жизни (несмотря на некоторую идеализацию). Многие песни и стихи Кольцова положены на музыку А. С. Даргомыжским, Н. А. Римским-Корсаковым, М. П. Мусоргским, М. А. Балакиревым.... смотреть

КОЛЬЦОВ

КОЛЬЦОВ Николай Константинович (1872-1940), биолог, основоположник отечественной экспериментальной биологии, член-корреспондент АН СССР (1925; член-корреспондент Петербургской АН с 1916, член-корреспондент РАН с 1917), академик ВАСХНИЛ (1935). Организатор и первый директор (1917-39) Института экспериментальной биологии. Первым (1928) разработал гипотезу молекулярного строения и матричной репродукции хромосом ("наследственные молекулы"), предвосхитившую принципиальные положения современной молекулярной биологии и генетики. Труды по сравнительной анатомии позвоночных, экспериментальной цитологии, физико-химической биологии, евгенике.<br><br><br>... смотреть

КОЛЬЦОВ

- Николай Константинович (1872-1940) - биолог, основоположникотечественной экспериментальной биологии, член-корреспондент АН СССР(1925; член-корреспондент Петербургской АН с 1916, член-корреспондент РАНс 1917), академик ВАСХНИЛ (1935). Организатор и первый директор (1917-39)Института экспериментальной биологии. Первым (1928) разработал гипотезумолекулярного строения и матричной репродукции хромосом (""наследственныемолекулы""), предвосхитившую принципиальные положения современноймолекулярной биологии и генетики. Труды по сравнительной анатомиипозвоночных, экспериментальной цитологии, физико-химической биологии,евгенике.... смотреть

КОЛЬЦОВ

КОЛЬЦОВ (Алексей Васильевич (1809-1842) - рус. поэт) Ну, тащися, Сивка, по этому пути Шара земного, - Сивка Кольцова, кляча Толстого. Хл922 (173); Где я? Что со мной дурного? Степь беззимняя гола. Это мачеха Кольцова, Шутишь - родина щегла! (о Воронеже) ОМ936 (226); Где я? Что со мной дурного? Кто растет из-за угла? Это мачеха Кольцова, Это родина щегла! (стих.-вар.) ОМ936 (412.3); Я около Кольцова Как сокол закольцован, И нет ко мне гонца, И дом мой без крыльца. ОМ937 (229.2)... смотреть

КОЛЬЦОВ

корень - КОЛЬЦ; суффикс - ОВ; нулевое окончание;Основа слова: КОЛЬЦОВВычисленный способ образования слова: Суффиксальный∩ - КОЛЬЦ; ∧ - ОВ; ⏰Слово Кольц... смотреть

КОЛЬЦОВ

КОЛЬЦОВ Алексей Васильевич (1809-42), русский поэт. Стихи о деревенской жизни, радости труда и общения с природой ("Не шуми ты, рожь", 1831; "Песня пахаря", 1831; "Косарь", 1836) близки по своей поэтике народным песням; многие положены на музыку. Стихотворение "Лес" (1837) посвящено памяти А. С. Пушкина.<br><br><br>... смотреть

КОЛЬЦОВ

КОЛЬЦОВ Алексей Васильевич (1809 - 42), русский поэт. Стихи о деревенской жизни, радости труда и красоте природы ("Не шуми ты, рожь", 1831; "Песня пахаря", 1831; "Косарь", 1836) близки по своей поэтике народным песням; многие положены на музыку. Стихотворение "Лес" (1837) посвящено памяти А.С. Пушкина. Думы. <br>... смотреть

КОЛЬЦОВ

КОЛЬЦОВ (наст . фам. Фридлянд) Михаил Ефимович (1898-1940), русский писатель. Брат Б. Е. Ефимова. Сатирические рассказы (цикл "Иван Вадимович, человек на уровне", 1933), проблемные фельетоны и очерки. Книга "Испанский дневник" (1938). Репрессирован; реабилитирован посмертно.<br><br><br>... смотреть

КОЛЬЦОВ

Настоящее имя: Тимашев—Беринг Владимир АлексеевичИсточники:• Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т.... смотреть

КОЛЬЦОВ

власна назва, імен. чол. роду

КОЛЬЦОВ

имя собств., сущ. муж. рода

КОЛЬЦОВ

Начальная форма - Кольцов, единственное число, именительный падеж, мужской род, одушевленное, фамилия

КОЛЬЦОВ

Окь Локо Кольцов Кольцо Коло Кол Волок Волк Вол Цоколь Лов Ловко Лок Око

КОЛЬЦОВ

Кольцо́в прізвище

КОЛЬЦОВ А. В.

КОЛЬЦОВ Алексей Васильевич (1809-1842) - поэт. Сын зажиточного воронежского прасола, занимавшийся и сам делом своего отца. Образование К. ограничилось домашним обучением грамоте и недолгим пребыванием в уездном училище, из второго класса к-рого поэт был взят отцом в половине учебного года. Первыми руководителями К. в поэтическом творчестве были воронежский книгопродавец Д. А. Кашкин, давший юноше возможность бесплатно пользоваться книгами из своей библиотеки, и семинарист, впоследствии студент Медицинской академии, А. П. Сребрянский, исправлявшие его первые поэтические опыты. В 1831 К. по делам отца был в Москве, где благодаря Н. В. Станкевичу познакомился с некоторыми литераторами, между прочим с Белинским. В 1836, 1838 и 1840 К. опять посещает Москву и Петербург, и эти поездки дают ему возможность укрепить и расширить свои литературные связи. В Петербурге в поэте-прасоле приняли живое участие В. Одоевский, Пушкин, Жуковский, Вяземский и др. Это общение с самыми выдающимися представителями дворянской интеллигенции оказало несомненное влияние на тягу К. к занятиям литературой, историей и философией, но крайне скудное образование поэта представляло для него непреодолимую преграду на этом пути, что болезненно ощущалось и самим К. «Субъект и объект я немножко понимаю, а абсолюта ни крошечки...», наивно сетует напр. поэт в письме к Белинскому от 28/X 1836. Вся жизнь К. прошла между двумя полюсами, один из к-рых определялся его литературными занятиями и страстной жаждой «быть с веком наравне», а другой - постоянными заботами о торговых делах и участием в мелочных сплетнях окружавшей поэта мещанской среды.<p class="tab">Поэзия К. является наиболее развитым выражением литературного стиля городского мещанства (мелкой и средней городской буржуазии) первой трети XIX в. Ранние поэтические опыты К. представляют подражания стихотворениям Дмитриева, Жуковского, Пушкина, Козлова и др. поэтов; в этих произведениях поэт только еще нащупывает собственную художественную манеру, свой стиль. Но и среди них уже налицо такие стихотворения, в к-рых нельзя не видеть будущего творца песен. Таковы напр. «Если встречусь с тобой» (1827), «Повесть моей любви» (1829) и «Совет старца» (1830). С другой стороны, попытки писать в духе книжной поэзии наблюдаются у К. до самой смерти, вперемежку с песнями, да и среди последних некоторые ближе к книжным формам, чем к той специфической манере, в к-рой можно видеть особенности кольцовского стиля. Что касается другого жанра К. - его дум, то они по своему оформлению в большинстве случаев однородны с песнями, а по содержанию представляют своеобразную поэтическую философию. Познакомившись мельком с философскими спорами столичных друзей, гл. обр. в кружке Белинского, поэт-прасол пытается уяснить себе в думах мировые проблемы.</p><p class="tab">Высшей точкой художественных достижений К. являются его песни. Порывы к воле, изображение удальцов, неудавшаяся жизнь, тоска по молодости, любовь в различных ее переживаниях, крестьянский труд и довольство как результат этого труда - вот основные темы кольцовских песен. Все эти произведения проникнуты бодростью, несокрушимой энергией, готовностью до конца биться с жизненными затруднениями и опасностями. Мажорность настроения кольцовской лирики - результат того подъема, к-рый переживается в первую треть XIX в. буржуазией. Этот общественный класс чувствует себя на подъеме, переживает известный взлет. Но в то же время буржуазия еще несет на себе весь гнет патриархальности: порывы молодого класса к культуре постоянно сталкиваются со средой, с ее практицизмом и консервативностью. Противоречивость была особенно заметна в развитии мелкой и средней городской буржуазии, не порвавшей еще связей с крестьянством. Поэтическим выражением затрудненных, но настойчивых взлетов городского мещанства в борьбе за свое благополучие, прежде всего экономическое, в творчестве К. является образ сокола, пытающегося разорвать связывающие его путы («Думы сокола», «Тоска по воле», «Песня старика», «Песня разбойника», «В непогоду ветер», «Лес», «Исступление»). Психоидеологическое содержание этого образа - сокола, удальца («Как здоров да молод», «В поле ветер веет», «Первая песня Лихача Кудрявича», «Бегство», «Удалец») или влюбленного («Говорил мне друг прощаючись», «Не шуми ты, рожь», «Всякому свой талан», «Косарь», «Последний поцелуй», «Женитьба Павла» и др.) - заключается в отталкивании от печальной действительности и в порывах к иной жизни, к «вольной волюшке», причем смысл этой антитезы вполне ясен: основным ее стержнем является достижение материальных благ.</p><p class="tab">Тот же идеал сытости и материального благополучия проникает и в песни К. о крестьянском труде и отдыхе («Песня пахаря», «Урожай», «Размышление поселянина», «Крестьянская пирушка» и др.). Как представитель зажиточного городского мещанства, поэт еще не вполне порвал с крестьянской почвой, из к-рой вырастала мелкая и средняя городская буржуазия. Но над ним не тяготеет более «власть земли»: К. уже не пахарь, а посторонний наблюдатель зажиточной деревни, откупившейся от крепостной зависимости.</p><p class="tab">Все крестьянские работы у К. представлены как один сплошной праздник. Даже скорбное «Размышление поселянина», глубокого старика, к-рому «на восьмой десяток пять лет перегнулось», а все «перемены нету», возвращается в конце концов все к тому же сельскому труду и находит в нем радостное успокоение. Когда по сборе урожая у крестьянина затевается пирушка, для многочисленных гостей широко раскрываются «ворота тесовы». Есть чем угостить «званых»:</p><p class="tab"></p><p class="tab">«На стопах кур, гусей</p><p class="tab">Много жареных,</p><p class="tab">Пирогов, ветчины</p><p class="tab">Блюда полные...»</p><p class="tab">Найдется и «чаша горькова», и «брага хмельная», к-рой хозяин потчует родных «из ковшей вырезных», и «сыченый мед». И не в домотканной паневе и лаптях «молодая жена чернобровая» принимает гостей, а появляется перед ними «бахромой, кисеей принаряжена» («Крестьянская пирушка»). Для объяснения крестьянской нищеты поэт не находит другой причины, кроме лени («Что ты спишь, мужичок?»). Немудрено поэтому, что К. ни одним словом не обмолвился о крепостном праве: для городского мещанства последнее являлось уже пройденной ступенью социального бытия.</p><p class="tab">И со стороны содержания и со стороны оформления творчество К. представляет синтез элементов книжной поэзии и крестьянского фольклора.</p><p class="tab">Песни К., имея нередко много общего с произведениями крестьянской устной поэзии, иногда отличаются от последних сложностью своей композиции. Приведем здесь в пример только «Пору любви». Это стихотворение состоит из трех картин, объединяемых в одно целое тем «дыханьем чар» весны, к-рое производит такое волшебное действие в смысле зарождения, дальнейшего развития и укрепления чувства любви. Первая картина представляет действие весны на сердце девушки, вторая - любовные переживания молодца, а третья - синтез переживаний обоих во взаимном чувстве любви. В этой сложности композиции сказалась несомненно книжно-литературная выучка К., как это можно отметить и в широком пользовании поэта картинами природы. Композиционная роль пейзажа у К. значительно важнее, чем в крестьянском фольклоре. Крестьянская песня обращается к природе как к средству для своей символики, для построения психологического параллелизма, или для создания фона, на к-ром развертываются те или другие переживания. Однако нигде в устной поэзии деревни мы не найдем таких выдержанных и широких картин природы, как напр. в кольцовском «Урожае», или такого природного символа, на к-ром было бы построено целое произведение, подобно посвященному памяти Пушкина стихотворению Кольцова «Лес». Психологического параллелизма у К. совсем не встречается, а природная символика обычно имеет иное психоидеологическое наполнение, нежели то, какое мы находим в крестьянской устной лирике.</p><p class="tab">Тот же синтез элементов книжной поэзии и крестьянского песенного фольклора наблюдается и в поэтическом яз. К. Поэт очень часто пользуется эпитетами, но наряду с такими эпитетами, как красная девушка, удалый молодец, ярый воск, милый друг, столы дубовые, сыра земля, добрый конь, Волга-матушка, солнце красное, ясный сокол, кудри русые, встречаются нередко томный взор, даль волшебная, полночь мертвая, чувства жаркие, дева, радость души, роковой огонь, полночь глухая, счастье слепое, золотой век девичий, степь-трава - парча шелковая, ночь - волшебница, ночи благодатные, пылкая юность, сладострастные сны, сны волшебные, песни чудные, юность туманная и др., к-рые совершенно чужды крестьянской устной поэзии и свидетельствуют о струе сентиментальной дворянской литературы в песнях К. Излюбленным стилистическим приемом в крестьянском песенном фольклоре является сравнение в разных его видах. У К. сравнение - также один из распространенных приемов, но отрицательная его форма, наиболее характерная для крестьянского устного творчества, у поэта встречается чрезвычайно редко. Песни К. особенно богаты сравнениями, выраженными посредством творительного падежа («хмелем кудри вьются», «сиротой хлеб стоит» и пр.). Часто прибегает К. и к приему повторения, но повторение стиха или части его, представляющее наиболее специфическое свойство крестьянского фольклора, у К. совсем отсутствует, а повторение через употребление эпитета встречается очень редко. Ряд стилистических приемов уже прямо роднит песни К. с поэтикой современной ему книжной литературы, преимущественно дворянской сентиментальной лирики. Сюда нужно отнести употребление всякого рода восклицательных частиц (увы, ох, ах), риторический вопрос:</p><p class="tab"></p><p class="tab">«Что` ему дорога,</p><p class="tab">Тучи громовые,</p><p class="tab">Как придут по сердцу</p><p class="tab">Очи голубые!..» («В поле ветер веет»),</p><p class="tab">умолчание или резкий переход от одной мысли к другой как стилистические средства для придания драматического характера тому или иному переживанию:</p><p class="tab"></p><p class="tab">«Не ходи, постой! дай время мне</p><p class="tab">Задушить грусть, печаль выплакать;</p><p class="tab">На тебя, на ясна сокола...»</p><p class="tab">«Занялся дух - слово замерло»... («Разлука»).</p><p class="tab">«Нет надежды в душе...</p><p class="tab">Ты рассыпься же</p><p class="tab">Золотою слезой,</p><p class="tab">Память милова!..» («Кольцо»).</p><p class="tab">Лексика кольцовских песен представляет постоянное совмещение слов крестьянского яз., из к-рых многие - местного характера (клеть, казна, закрома, бражка, непогодь, опозниться, играть песни, гуторить, сам-друг, тихомолком, без просыпу, пущай и др.), и слов литературных (лобзанья, восторги, выраженье, роскошный, мгновенье, ополчаться, лоск, чары, роковой, лелеять и т. д.). Что касается синтаксиса К., то здесь следует отметить как элементы, близкие к синтаксису крестьянской устно-поэтической речи, почти полное отсутствие связи предложений по способу подчинения, преобладание речи отрывистой и употребление в краткой форме прилагательных, стоящих в роли определений (молодецка удаль, зла беда, ясны очи). Но указанные выше приемы риторического вопроса или умолчания приближают стихотворения К. к книжной поэзии.</p><p class="tab">Версификация стихотворений К. - книжная, с правильно выраженной метрикой. Впечатление же близости кольцовского стиха к стиху крестьянских песен объясняется тем, что в произведениях К. отсутствует правильное чередование ритмически-сильных и слабых слогов, и счет ударений идет по «прозодическим периодам», т. е. по группам слов, объединенных общим ударением на одном из них.</p><p class="tab"></p><p class="tab"><span><b>Библиография:</b></span></p><p class="tab"><b>I.</b> Полное собр. сочин. А. В. Кольцова, Под редакцией и с примеч. А. И. Лященки, изд. «Разряда изящной словесности Акад. наук», изд. 3-е, СПБ., 1911 (лучшее изд.). Там же см. обзор других изданий.</p><p class="tab"><b>II.</b> Неверов Я. М., Стихотворения Алексея Кольцова, «ЖМНП», ч. 9, 1836, стр. 653-658; Его же, Поэт-прасол А. В. Кольцов, «Сын отечества», часть 176, стр. 259-272 и 309-324 (о крестьянской природе творчества К.); Данилов В. В., Очерки поэзии Кольцова, «Русск. филолог. вестник», 1910, № 1, стр. 19-45 (не доведенная до конца попытка связать поэта со средой городского мещанства). Об отношении творчества К. к фольклору см.: Некрасов А. И. Кольцов и народная лирика, «Изв. Отд. русск. яз. и слов. Акад. наук», т. XVI, кн. 2, 1911; Ольминский М. С., По вопросам литературы, Л., 1925.</p><p class="tab"><b>III.</b> Подробная библиография, см. академ. изд. К., СПБ., 1911; Вдадиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928. </p>... смотреть

КОЛЬЦОВ А. В.

КОЛЬЦОВ Алексей Васильевич (1809—1842) — поэт. Сын зажиточного воронежского прасола, занимавшийся и сам делом своего отца. Образование К. огран... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛ. ВАС.

(1809-42) - поэт. Из мещан, сын Воронеж. торговца скотом. С детства участвовал в делах отца, повзрослев, стал его пом. и приказчиком. В 1820 поступил в Воронеж. уездное уч-ще, но проучился в нем менее полутора лет; занимался самообразованием. Биография К. складывалась драматично: ее определял конфликт между высокими дух. запросами поэта, его незаурядным развитием и провинц. купеческо-мещан. средой, к к-рой он принадлежал. Первоначально творчество К. развивалось в границах чисто лит. влияний ("Сирота", 1827; "Ночлег чумаков", 1928 и др.), но к нач. 1830-х гг. оно приобретает самобытный характер. В 1831 познакомился с Н. В. Станкевичем и через него вошел в круг столичных литераторов, с к-рыми общался во время своих посещений Москвы и Петербурга. Станкевич и В. Г. Белинский содействовали выходу первого сб. К., принесшего ему лит. славу, - "Стихотворения" (1835). Ведущий жанр поэзии К. - "рус. песня", вырастающая на фольклорной основе ("Песня пахаря", 1831; "Урожай", 1835; "Косарь", 1838 и т. д.). В ней был осуществлен перевод нар.-поэтич. сознания на яз. совр. лит-ры. К. - первый в России поэт крестьян. мира. Он вводит в лирику нового героя, поэтизирует трудовую жизнь крестьянина и раскрывает его особое мироощущение, свойств. ему чувство слитности с природой. Оригин. художником К. предстает и в своей филос. лирике - "думах", связ. с поисками смысла бытия и его высших ценностей ("Великая тайна", 1833; "Неразгаданная истина", 1836; "Человек", 1836; "Лес", 1837; "Поэт", 1840 и др.). Мн. стих. К. положены на музыку и получили широкое распространение как песни и романсы ("Песня старика", 1830; "Не шуми ты, рожь", 1834; "Последний поцелуй" ["Обойми, поцелуй"], 1838; "Хуторок", 1839; "Разлука" ["На заре туманной юности"], 1840; "Я любила его", 1841 и др.).... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

(1809 — 1842) Русский поэт. Автор лирических стихотворений, дум, многие из которых стали песнями. В том числе «Песня пахаря», «Ты не пой соловей», «Не... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

КОЛЬЦО́В Алексей Васильевич (1809—1842), русский поэт. Лирич. стихи (многие стали нар. песнями и популярными романсами), в т.ч. «Люди добрые, скажите»,... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

Кольцов, Алексей Васильевич (3 окт. 1809 в Воронеже — 29 окт. 1842 там же) — поэтПсевдонимы: К—в; ЛесникИсточники:• Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов р... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

3.10.1809 - 29.10.1842), русский поэт. Родился в зажиточной семье скототорговца. Отец, человек крутого нрава, с детских лет определил сыну торговое поприще. Грамоту Кольцов постигал на дому, в уездном училище не проучился и двух лет, но страсть к чтению проявилась в нем очень рано. В 16 лет, пережив глубокое потрясение от книги И.И. Дмитриева, начинает сам писать стихи. К н. 1830-х становится известным в культурном кругу Воронежа "стихотворцем-мещанином", пишет стихи, предвестники будущих "дум" - "Великая пойма", "Божий мир", "Молитва". Первые публикации относятся к 1830, но серьезно в большую литературу Кольцов входит после публикации в 1831 в "Литературной газете" песни "Кольцо". Результатом тяжелой личной драмы (крепостная Дуняша, первая любовь поэта, была продана его отцом станичному помещику и безвозвратно затерялась) стали лучшие стихи Кольцова "Первая любовь", "Измена суженой", "Последняя борьба", "Разлука". Непревзойденной высоты среди современных ему писателей Кольцов достиг в жанре лирической песни. Общерусские характеры - добрые молодцы, красные девицы, пахари, косари, лихачи-кудрявичи - именно в песенном творчестве Кольцова обрели наиболее полное и гармоничное воплощение, а сами песни прочно вошли в классический репертуар певцов-народников, в антологии и хрестоматии русской поэзии XIX в. В XX в. песенные традиции Кольцова были подхвачены М.В. Исаковским, А.Т. Твардовским, А.И. Фатьяновым, Н.М. Рубцовым.... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

КОЛЬЦ́́ОВ Алексей Васильевич (1809—42), рус. поэт. С кон. 30-х гг., наряду с Л., один из осн. авторов «ОЗ». По свидетельству современников, К. и Л. не ... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

Кольцов Алексей Васильевич - знаменитый народный поэт. Родился 3 октября 1809 года, в зажиточной мещанской семье города Воронежа. Отец его был прасол, торговавший скотом - человек умный, энергичный, оборотливый. Мать Кольцова была женщина добрая, но совсем необразованная, даже неграмотная. Детство Кольцова протекало в суровой патриархальной купеческой семье; отец был единственным владыкой дома и всех держал в строгом повиновении. Только мать умела ладить с ним и, по-видимому, оказывала на мальчика более благотворное влияние. Кольцов был предоставлен самому себе. В семье он сверстников не имел: одна сестра была намного старше его, а брат и другие сестры - гораздо моложе. Когда ему минуло 9 лет, его стал учить грамоте один из воронежских семинаристов. Кольцов учился прилежно и успешно; минуя приходское, он прямо поступил в первый класс уездного училища (1818), но пробыл в училище недолго: через год и 4 месяца отец взял его домой, находя сведения, полученные сыном, вполне достаточными для той жизни, к которой он его готовил - торговле скотом. Русское правописание осталось для Кольцова недоступным навсегда. Училище, однако, принесло ему ту пользу, что он полюбил чтение. Первые книги, им прочитанные, были лубочные издания, различные сказки про Бову, про Еруслана Лазаревича и т. п. Он покупал их на деньги, выдававшиеся ему для лакомств и игрушек. Затем он перешел к романам, которые доставал у своего товарища, Варгина, тоже сына купца. Кольцову особенно нравились "Тысяча и одна ночь" и "Кадм и Гармония" Хераскова . В 1824 году Варгин умер, оставив другу в наследство свою библиотечку - всего около 70 томов. По выходе из училища, Кольцов, надо думать, стал помогать своему отцу в его торговых делах и тогда впервые ближе познакомился с деревней и донскими степями. Это знакомство сразу оказало на него сильное влияние; ему открылся мир чарующих звуков и красок, и он впитывал их в себя, чтобы потом передавать свои, этому миру родные, мысли и чувства. В 1825 году сильное впечатление произвели на него случайно попавшиеся ему стихотворения И.И.Дмитриева ; особенно понравился ему "Ермак". Ему было 16 лет, когда он написал первое свое стихотворение "Три видения". Вскоре после этого он познакомился с воронежским книгопродавцем Кашкиным. Прямой, умный и честный, Кашкин пользовался любовью воронежской молодежи; и его книжная лавка была для нее своего рода клубом. Он интересовался русской литературой, много читал и, кажется, сам писал стихи. Есть основание думать, что ему Кольцов показывал свои первые опыты. В течение 5 лет Кольцов пользовался безвозмездно его библиотекой, знакомясь с произведениями Жуковского , Дельвига , Козлова , Пушкина . Стихотворения Кольцова 1826 - 1827 годов, за редкими исключениями, представляют собой слабое подражание этим образцам. В конце 20-х годов Кольцов сблизился с Андреем Порфирьевичем Сребрянским, воспитанником воронежской семинарии, впоследствии студентом медико-хирургической академии. Сребрянский сам был поэт; его стихи среди семинаристов пользовались очень большой известностью. Одна из его пьес не забыта и поныне: это известная студенческая песня "Быстры, как волны, дни нашей жизни". В своих письмах к Белинскому Кольцов не раз вспоминает с благодарностью о своем друге, которому он был обязан очень ценными указаниями, в особенности по предмету техники стиха, а также более строгим выбором чтения. Об отношениях Кольцова к Сребрянскому свидетельствует и стихотворение, ему посвященное ("А.П. Сребрянскому", 1829). В конце 20-х годов Кольцов полюбил жившую в их доме крепостную девушку Дуняшу, купленную его отцом у одного из соседних помещиков. Отец поступил круто: в одну из отлучек Кольцова Дуняша была продана на Дон, где вскоре вышла замуж. Это было для Кольцова сильным ударом, следы которого остались навсегда в его поэзии. В 1829 году Кольцов познакомился с профессором философии и физико-математических наук в воронежской семинарии Вельяминовым, по отзыву Де-Пуле - человеком серьезно интересовавшимся литературой. В том же году, через Воронеж проезжал некий Сухачев, считавший себя литератором. Кольцов познакомился с ним и дал ему тетрадь своих стихотворений. Сухачев увез ее с собой в Москву, и в 1830 году некоторые из стихотворений Кольцова издал под своим именем. Счастливая случайность вскоре свела Кольцова с Н.В. Станкевичем . По словам Я.М. Неверова , у отца Станкевича, помещика Воронежской губернии, был винокуренный завод, куда местные торговцы скотом пригоняли свои гурты для корма бардой. Молодой Станкевич не имел никаких сношений с этими людьми. Однажды, ложась спать, он долго не мог дозваться своего камердинера. Камердинер в свое оправдание рассказал, что вновь прибывший прасол Кольцов за ужином читал им такие песни, что они все заслушались и не могли от него отстать; он привел несколько оставшихся у него в памяти куплетов, которые и на Станкевича произвели сильное впечатление. Он пригласил Кольцова к себе, чтобы узнать у него, откуда он достал такие прекрасные стихи. По просьбе Станкевича, Кольцов передал ему все свои стихотворения. Одно из них Станкевич поместил в "Литературной Газете" (1831), при письме, рекомендующем читателям "самородного поэта, который нигде не учился и, занятый торговыми делами по поручению отца, пишет часто дорогой, ночью, сидя верхом на лошади". В мае 1831 года Кольцов в первый раз отправился в Москву по торговым и тяжебным делам своего отца и познакомился там с членами кружка Станкевича, в том числе - с Белинским. В московском "Листке" Кольцов поместил в 1831 году ряд стихотворений. В 1835 году на средства, собранные членами кружка Станкевича, была издана первая книжка "Стихотворений Алексея Кольцова" - всего 18 пьес, выбранных Станкевичем из "довольно увесистой тетради". Туда вошли такие перлы, как "Не шуми ты, рожь", "Размышление поселянина", "Крестьянская пирушка" и другие. Белинский встретил эту книжку сочувственно, признав в Кольцове "талант небольшой, но истинный". Кольцов, однако, по-прежнему писал лишь урывками, отдавая свои силы, по преимуществу, торговым делам отца. Вторая поездка Кольцова в Москву и Петербург относится к 1836 году. В Москве он познакомился с Ф.Н. Глинкой , Шевыревым , в Петербурге - с князем Вяземским , с князем Одоевским , Жуковским, Плетневым , Краевским , Панаевым и другими. Всюду его принимали очень ласково, одни - искренно, другие - снисходя к нему, как к поэту-прасолу, поэту-мещанину. Кольцов прекрасно разбирался, как кто к нему относился; он вообще умел тонко и внимательно наблюдать. С Пушкиным Кольцов познакомился в 1836 году. Знакомство состоялось, по словам А.М. Юдина, в квартире Пушкина, куда Кольцов был дважды приглашен. Перед Пушкиным Кольцов благоговел. Тургенев рассказывает, как на вечере у Плетнева Кольцов никак не соглашался прочесть свою последнюю думу. "Что это я стал бы читать-с, - говорил он, - тут Александр Сергеевич только вышли, а я бы читать стал! Помилуйте-с!" Н.А. Полевой отзывается о Кольцове как о "чистой, доброй душе"; "с ним он грелся, как будто у камина". Князь Вяземский характеризует его как "дитя природы, скромный, простосердечный". Белинский прямо был в восторге от Кольцова. Так же хорошо относились к нему и Жуковский, и Краевский, и князь Одоевский. Последние, а вместе с ними и Вяземский, часто оказывали ему поддержку и в его личных, вернее - отцовских делах; благодаря им не раз кончались благополучно такие судебные процессы, которые отец, не имея связей, безусловно проиграл бы. Этим, должно быть, и объясняется отчасти, почему отец относился тогда к нему и к его литературным занятиям довольно доброжелательно. Стихи Кольцова охотно печатались в лучших столичных журналах ("Современник", "Московский Наблюдатель"). На родине слава его еще более возросла после того, как Жуковский, сопровождая Наследника Цесаревича в его путешествии по России, посетил Воронеж (в июле 1837 года). Все видели, как Жуковский "прогуливался пешком и в экипаже вместе с поэтом-прасолом". Кольцов сопровождал его при осмотре достопримечательностей города. Кольцову в это время становилось тесно в семейной обстановке; его сильно тянуло к людям мысли и культуры, но он слишком крепко был связан со всем своим прошлым и материально, и духовно, да и образование его все-таки осталось поверхностным. В Воронеже мало кто понимал его душевное состояние, в особенности после 1838 года, когда умер Сребрянский. С Кашкиным он вскоре разошелся. В 1838 году Кольцов снова отправился сначала в Москву, затем в Петербург. Во время этой поездки он особенно сблизился с Белинским, который стал единственным близким ему человеком. Он поверял Белинскому все свои горести и радости, делал его судьей всех своих новых произведений, которые немедленно ему пересылал. В 1838 году Кольцов писал довольно много. Этому способствовала культурная обстановка и интересы того столичного общества, в котором он тогда вращался; он сам именно так объясняет причину плодотворной своей деятельности за этот год (см. его письмо к Белинскому от 16 августа 1840 года). После этой поездки жизнь Кольцова в Воронеже делается еще более одинокой; домашняя обстановка еще более тяготит его. С знакомыми он все более и более расходится. Кольцов мечтал о роли учителя, руководителя, хотел быть проводником тех высоких мыслей и идей, которые он встречал в умственных центрах России; знакомые насмешливо относились к таким попыткам, видели в нем простого подражателя. "Жить дома, в кругу купцов", пишет он Белинскому, "решительно я теперь не могу; в других кругах тоже... Безрадостная самая будущность у меня впереди. Я, кажется, собой одно выполню во всей точности: ворону... И, ей-Богу, я ужасно похож на нее, остается лишь сказать: она к павам не попала, а от ворон отстала. Больше этого ко мне ничего нейдет". Друзья звали Кольцова в Петербург, предлагали ему или самому открыть книжную торговлю, или сделаться управляющим конторой Краевского. Кольцов не последовал этому совету. Он знал, как мало идеального во всякой торговле, хотя бы и книжной, и вполне резонно доказывал своим друзьям, что не выдержать ему конкуренции с другими книгопродавцами, если он будет вести свои дела иначе, не по-купечески. В сентябре 1840 года Кольцову снова пришлось побыть в столицах по делам отца. Это была последняя его поездка. Встречи с Белинским, В. Боткиным , немного оживили его, подняли было его дух. На этот раз Кольцов медлил возвращаться домой и на обратном пути из Петербурга подольше задержался в Москве. Слишком противным казалось ему опять очутиться в омуте домашней обстановки. В феврале 1841 года Кольцов все-таки решил вернуться домой. Денег на дорогу у него не было - отец не хотел его возвращения и категорически отказался прислать; пришлось занять у знакомого. Дома он опять вошел с головой в дела отца, но отношения между ними все более и более ухудшались. Бывали очень тяжелые сцены, действовавшие на Кольцова угнетающе. Вскоре Кольцов разошелся и с любимой младшей сестрой своей, Анисьей, в которой он прежде видел единственную в семье близкую ему душу. Трагедией обыденности, тяжелой и безнадежной, веет от его писем к Белинскому в эту пору. Вот он кончит какую-то новую постройку, приведет в порядок кое-какие отцовские дела и непременно приедет в Петербург - отец обещал дать ему денег. Но затягивались дела, Кольцов запутывался в них; здоровье тоже стало сильно портиться - и гасла надежда. На один только момент, и то весьма непродолжительный, улыбнулось-было ему счастье: он горячо полюбил Варвару Григорьевну Лебедеву, и это возбудило в нем веру в лучшее будущее; но в силу разных обстоятельств они должны были вскоре разойтись. Болезнь Кольцова - чахотка - стала быстро развиваться. Отец не давал денег на лечение. Доктор И.А. Малышев принял в судьбе Кольцова горячее участие и, как мог, поддерживал его силы. В смежной комнате готовились к свадьбе сестры, устраивались шумные девичники, а Кольцов лежал тяжелобольной, всеми покинутый; одна только мать да старуха няня ухаживали за ним. Кольцов умер 29 октября 1842 года. Поэзию Кольцова издавна, еще со времен Белинского, определяют как глубоко народную, вернее - даже крестьянскую. В ней господствуют то же содержание, те же мотивы, та же форма, что и в устной народной лирике. Грусть-тоска по милому, жалобы на судьбу-кручину, неудачная семейная жизнь, любовные призывы, молодецкая удаль - вот несложные, истинно народные сюжеты, которые Кольцов обычно воспевает. У него больше вариаций, переживания переданы глубже, тоньше, порывы страстнее, краски усилены, сгущены, но сущность все-таки остается та же; разница как бы только количественная, а не качественная. Чувствуется ясно, что в его поэзии нашел свое полное непосредственное и точное выражение безымянный народно-коллективный творческий гений. Кольцов смотрит на все окружающее теми же широко открытыми наивными глазами, какими смотрели поэты-творцы народной песни, оставшиеся неизвестными именно потому, что не успели в душе своей обособиться от массы, все переживали, как сам народ и заодно, и в унисон с ним. Особая полнота ощущения, в которой растворяется индивидуальное "я", власть первоначальной гармонии, того синкретического единства, в котором Бог, окружающая природа и отдельный человек взаимно и до конца проникают друг друга, составляют нечто единое цельное, - вот что характерно для этой несложной, еще не дифференцированной души поэта из народа; оно же характерно и для Кольцова. Если исключить из его поэзии те подражательные стихотворения, где мотивы заимствованы как бы наспех у случайно попавшихся и совершенно чуждых ему по духу Жуковского, Дельвига и Дмитриева, да еще "Думы", написанные под влиянием кружка Станкевича, в особенности Белинского, тщетно просвещавшего его на счет "субъекта, объекта и абсолюта", то нас поражает именно необыкновенная объективность, полное отсутствие личного элемента. Как будто его лирика вовсе не результат его личных переживаний, а он хотел лишь рассказать, как вообще всякий крестьянский парень или девушка любит, радуется, грустит, жалуется на судьбу или томится в узкой сфере раз навсегда закрепленного быта. Вот, например, отчаяние молодца от измены суженой: "пала грусть-тоска тяжелая на кручинную головушку; мучит душу мука-смертная, вон из тела душа просится". Или любовь, преображающая всю жизнь: "вместе с милой зима кажется летом, горе - не горем, ночь - ясным днем, а без нее нет радости и в майском утре, и в заре-вечере, и в дубраве - зеленой - парче шелковой". Любимые его художественные приемы - слияние двух понятий или образов в один ("трепет-огонь", "любовь-тоска", "грусть-тоска", "любовь-огонь", "любовь-душа" и т. д.), поражающие контрасты (вроде: "с горем в пиру быть с веселым лицом", "светит солнышко - да осенью"). Во всем и везде видна натура сильная, страстная, все переживающая по-особенному, глубоко, до самозабвения. И все-таки тонет все личное в первоначальной синтетической цельности мироощущения, и песни Кольцова становятся типическими. Именно типическое больше всего характерно для Кольцова. И как ни ярки его краски, и как ни велико их изобилие - в каждой пьесе они новые и различные, - впечатление остается все то же: это чувства, вообще применимые ко всем и каждому, это переживания родовые, а не индивидуальные, не личные. Тоскует ли обманутая об удалом молодце, обращаясь с мольбой к красному солнцу, широкому полю, буйным ветрам; причитывает ли молодая женщина, что ее насильно выдали за немилого; жалуется ли старик на свою старость, молодой - на свою бесталанную долю; рассказывается ли о том, как сохнет, словно трава осенью, ретивое сердце от огня любви к красной девице, - словом, о ком и о чем бы ни пел Кольцов, всюду перед нами образы слитные, лица безымянные; их можно охарактеризовать лишь общими чертами, в крайнем случае определить по роду занятий или имущественному положению - если это нужно для завязки действия - но никак не более, не точнее, не детальнее. Весь крестьянский быт проходит перед нами; в письменной литературе Кольцов - единственный певец земледельческого труда. Он прекрасно знает этот быт, всей душой ощущает святость этого труда, видит и чувствует всю его сложность, вникает в его думы и настроения, но рисует его всегда в типическом, слитном виде. У другого поэта это было бы признаком слабости творческих сил; у Кольцова чувствуется здесь великая правда большого таланта, воспринимающего мир так, как его воспринимает народ, крестьянство. В сравнении с устным народным творчеством у Кольцова гораздо большее разнообразие моментов, переживания кажутся углубленнее; но все же каждый данный момент, каждое отдельное переживание остается общим, характерным для типа, не для индивидуальности. То же младенчески-наивное синкретическое единство сказывается и в отношении Кольцова к природе. Все жизненные драмы его героев и героинь происходят непременно на ее лоне; люди со всеми своими помыслами обращаются прежде и охотнее всего к ней, к ее явлениям, как к своим друзьям - помощникам или препятствующим противникам. Ясно чувствуется, что это не простые метафоры, не художественный прием, не способ заимствования нужных для данного случая красок. Кольцов передает здесь, и опять-таки по-народному, всю истинную близость, существующую между человеком и природой, - ту связь, благодаря которой немыслимо провести между ними какую-нибудь резкую разделяющую грань, а тем более противопоставлять их. В полной согласованности с природой развертывается крестьянская жизнь. Не в том только смысле, что пахарь зависим от нее, как от единственной своей кормилицы, и поневоле должен строить свой быт, повинуясь ее велениям. Тут совместимость совсем иного рода, свободная и желанная, точно двух равных сотоварищей, одушевленных одними и теми же думами и идеями. Земледелец, его сивка, поле, которое он вспахивает, солнышко, согревающее его землю, тучи, проливающиеся "на земную грудь, на широкую, слезой крупной - проливным дождем", птица, летающая над нивой или поющая под окном хаты, и даже немые предметы: соха, борона, плуг, серп - все это члены одной и той же семьи, прекрасно понимающие друг друга; все они сообща творят сложную и серьезную жизнь. Здесь нет низших и высших; взаимное сочувствие, бессознательность, если можно так выразиться, взаимное постигание связывает их воедино. Оттого так наивно трогательными и глубоко правдивыми, - а не только красивыми - кажутся такие обращения, как молодца к соловью, чтобы он улетел в леса его родины прощебетать душе-девице про тоску его, рассказать ей, как без нее он сохнет, вянет, что трава на степи перед осенью. Или чудный призыв к ниве: "не шуми ты рожь спелым колосом"; ему не для чего собирать добро, не для чего богатеть теперь: струхнули те очи ясные, когда-то "полные полюбовных дум, спит могильным сном красна девица". Или те прекрасные чисто народные параллели: "в непогоду ветер воет, завывает - буйную головку злая грусть терзает"; интимные доверчивые разговоры с темной ночью, ясным солнцем, с широкой степью, косой-серпом, почерневшим, "обрызганным в скуке-горести слезой девичьей". Все эти существа и предметы принимают самое деятельное участие в жизни, в труде поселянина. У Кольцова, если только он свободен от рефлексии, нет иных красок, кроме тех, которые имеются у природы, у земли, у степи или леса. Нет их даже тогда, когда он уже явно отвлекается от крестьянского быта, говорит о себе лично, о своем данном моментом, чисто субъективном состоянии. Ему, например, тесно в мещанской обстановке, его сильно тянет к иной, более культурной жизни; или другое: его страшно поражает трагическая смерть Пушкина, которого он мог ценить, конечно, не с крестьянской точки зрения, - в творческом результате опять те же народные образы, тот же объективизм, полное отвлечение от своего "я" ("В непогоду ветер воет завывает", "Что дремучий лес призадумался"). Глеб Успенский считает Кольцова единственным в русской литературе певцом земледельческого труда. Это очень верно: когда он воспевает первопричину своего и народного цельного мировосприятия, он достигает наибольшей убедительности и простоты и в то же время полноты гармонии - помимо человека и природы, еще и Бога. В заветных думах пахаря целомудренная святость и серьезность, которая усиливается и углубляется с каждой переменой в природе и в частности на ниве. С трепетом и молитвой ждали люди сельские, чтобы "туча черная понахмурилась, и расширилась, и пролилась слезой крупной - проливным дождем". Пришел этот желанный дождь - и вместе с ним три крестьянские мирные думы. До первых двух крестьянин сам додумался, и исполнение зависит от него же: "Хлеб насыпать в мешки, убирать воза и из села гужом в пору выехать", но как "задумалась третья думушка - Богу-Господу помолились", - Кольцов не говорит. И это прекрасно. Ее грех высказать словами; тут душевный трепет, тут начинается участие Бога. "Чуть свет по полю все разъехались и пошли гулять друг за дружкой; горстью полной хлеб раскидывать; и давай пахать землю плугами, да кривой сохой перепахивать". Хлеб свят; он Божий гость; его Господь посылает за труды людям. Он Сам о нем заботится через природу свою: "видит солнышко - жатва кончена", и только тогда оно "холодней пошло к осени". Оттого так "жарка свеча поселянина пред иконой Божьей Матери". Бог тоже участник в крестьянском труде; Он главный его участник, все Собой проникающий. Так завершается народное миросозерцание, вернее - мироощущение; так соединяются в общий союз и Бог, и природа, и человек. Эта же святость религиозности чувствуется не только в "Урожае", но и в "Песне Пахаря", в "Размышлении поселянина", который знает, что "лиха беда в землю кормилицу ржицу мужику закинуть, а там Бог уродит, Микола подсобит собрать хлебца с поля". На нее есть указание и в "Крестьянской Пирушке". Кольцов пытался прояснить это ощущение синкретического единства Бога, космоса и человеческого "я" в своих известных "Думах". По своему душевному строю он не был способен к философскому отвлеченному мышлению. Не удивительно, что стоит ему только заговорить языком Станкевича или Белинского, как сейчас же гаснет огонь его поэзии, замолкает мощь трепетавшей в его душе народной стихии. Ту гармонию, которую он постоянно ощущал, он мог выразить только в образах, взятых из жизни, у окружающей природы, а не в бесплотных, застывших символах. И все-таки его "Думы" характерны; при свете его истинно поэтических произведений они тоже делаются весьма убедительными. В них та же мысль, которую он неустанно повторяет: об одушевленности всей природы, воплощающей в себе дух Божества. Выражает ли он это убеждение в уловленных им на лету терминах шеллингианства или в совершенно чуждым его душевному укладу рационалистических понятиях отвлеченного гегельянства, модернизирует ли он слегка христианскую идею Триединства, более привычную, а потому более ему понятную, и через нее пытается прояснить свои смутные мысли, - суть всюду остается одна и та же: жизнь во всем и повсюду, и она в Боге. "В переливах жизни, в царстве Божьей воли, нет бессильной смерти, нет бездушной жизни!" - говорит он в своей думе: "Божий мир". В "Царстве мысли" он перечисляет эти переливы жизни. Божий дух, Божья идея живет во всем: "и в пепле, и в пожаре, в огне, в раскатах грома; в сокрытой тьме бездонной глубины"... и даже "в тишине безмолвного кладбища", "в глубоком сне недвижимого камня", и "в дыхании былинки молчаливой". Всюду она одна, эта "царица бытия". "Отец света - вечность; Сын вечности - сила; Дух силы - есть жизнь; мир жизнью кипит. Везде Триединый, воззвавший все к жизни" - так истолковывает он три ипостаси христианства. И как ни отвлеченны эти мысли, в сравнении с его песнями кажущиеся совсем безжизненными, - в них все же сказываются следы того цельного, завершенного глубоким религиозным чувством, миропонимания, которое так прекрасно и так непосредственно отразилось в его истинно народных произведениях. Из слов Белинского Кольцов понимал лишь то, что ему самому было близко, что вполне подходило к его собственному мироощущению. Этим еще не исчерпывается значение "Дум" Кольцова. В них отражается еще одна сторона душевной его деятельности, менее ценная, в известном смысле даже вредная: ему самому она, во всяком случае, принесла мало хорошего. Это - тот самый культ разума, царства мысли, который неминуемо должен был действовать разлагающим образом на цельность его мироощущения и привести к тем вечным проклятым вопросам, которым нет и не может быть ясного, сознание удовлетворяющего ответа. Эти вопросы были тем мучительнее для Кольцова, что он хорошо знал, много раз испытал, в минуты творческих восторгов, какая радость осеняет душу при чувстве гармонии, синтеза, заранее исключающем всякого рода мировые проблемы. Глубокой скорбью и тревогой проникнуты такие стихотворения его, как "Могила", "Вопрос", в особенности "Молитва". Это - те самые думы, за которыми и Белинский признавал известную ценность именно в виду серьезности искренно поставленных ими вопросов. Разум не в состоянии осветить тьму предстоящей нам могилы, ответить человеку, что ему заменит там "глубокое чувство остывшего сердца, что будет жизнь духа без этого сердца". Грешные это вопросы: от них до полного отрицания один шаг. Оттого такой мольбой отчаяния звучит последняя строфа "Молитвы": "Прости ж мне, Спаситель! слезу моей грешной вечерней молитвы: во тьме она светит любовью к Тебе". Кольцов в этих случаях ищет спасения в религии. "Перед образом Спасителя" (так называется одна из его "дум") он намеренно "гасит свечу и закрывает мудрую книгу"; ему должна заменить ее вера: "в ней одной покой и тишина". "Под крестом - моя могила; на кресте - моя любовь", - так заканчивается еще одно тревожное стихотворение: "Последняя борьба". В этих частых колебаниях между вопросами-сомнениями и ответами-решениями в сторону простосердечной веры видны следы разложения первоначальной гармонии. Поэт народа-крестьянства, знавший и проявлявший в большей части своего творчества такую полноту ощущения, такую цельность доподлинного единства Бога, природы и человека, Кольцов все же остро ставит и те вопросы, которые мыслимы лишь при совершенно ином, противоположном душевном укладе. В этом смысле в "Думах" сильнее всего сказывается его внутреннее родство с русской литературой второй половины прошлого века, знавшей муки дисгармонии духа. - Библиография. I. Издания: Первое собрание сочинений (вышло в Москве в 1835 году); второе, со вступительной статьей Белинского и с приложением статьи Сребрянского: "Мысли о музыке", выпустили Н. Некрасов и Н. Прокопович (СПб., 1846). Это издание с 1856 до 1889 года перепечатывалось 10 раз. Первое наиболее полное и критически проверенное издание (А. Маркса , СПб., 1892) вышло под редакцией А.И. Введенского ; следующее, еще более полное со включением писем Кольцова - издание журнала "Север" под редакцией А.И. Лященко , СПб., 1893. Издание Академии Наук, под редакцией А.И. Лященка (СПб., 1909) - самое полное. - Биографические сведения: Я.М. Неверов, "Поэт-прасол Кольцов" ("Сын Отечества", 1836 год, том 176); В.Г. Белинский, "О жизни и сочинениях Кольцова" (приложение ко 2-му изданию сочинений Кольцова); А. Юдин, "Поэт Кольцов и его стихотворения" ("Опыты в сочинениях студии Харьковского университета", 1846, том I); В.И. Аскоченский , "Мои воспоминания о Кольцове" ("Русский Инвалид", 1854 год, № 244, "Киевские Губернские Ведомости" 1854 года, № 41; "Исторический Вестник" 1882 года, том VII); М.Н. Катков , "Несколько дополнительных слов к характеристике Кольцова" ("Русский Вестник" 1856 года, том VI, ноябрь); И.И. Панаев, "Литературные воспоминания" (СПб., 1888); А.Н. Пыпин , "Белинский, его жизнь и переписка" (СПб., 1908); П.В. Анненков , "Воспоминания" (СПб., 1881, том III); А.В. Никитенко , "Записки и Дневник" (СПб., 1904, I); П. Малыхин , "Кольцов и его неизданные стихотворения" ("Отечественные Записки", 1867 год, том 170, февраль); М. Де-Пуле, "Алексей Васильевич Кольцов в его житейских и литературных делах и в семейной обстановке" (СПб., 1878). - III. Критика и библиография: В.Г. Белинский, "О жизни и сочинениях Кольцова" (при 2-м издании сочинений Кольцова, СПб., 1846); В. Стоюнин , "Кольцов" ("Сын Отечества", 1852 год, № 3, 4 и 5); Н. Чернышевский , "Очерки Гоголевского периода" (СПб., 1893); А.Н. Афанасьев , "Кольцов и Воронежские педагоги" ("Русская Речь", 1861 год, № 100); В. Острогорский , "Русские писатели как воспитательно-образовательный материал" (СПб., 1885); Г.И. Успенский, "Крестьянин и крестьянский труд" (СПб., 1889); А. Волынский , "Борьба за идеализм" (СПб., 1900); Ю. Айхенвальд , "Силуэты русских писателей" (М., 1908, II выпуск); В. Ярмерштедт, "Миросозерцание кружка Станкевича и поэзия Кольцова" ("Вопросы философии и психологии", 1893, кн. 20; 1894 год, кн. 22); Н.А. Янчук, "Литературные заметки" ("Изв. отд. русского языка и словесности Академии Наук", 1907 год, том XII). По вопросу о языке Кольцова: В. Истомин , "Основные мотивы поэзии Кольцова" (Варшава, 1893, оттиск из "Русского Филологического Вестника"); И.С. Крылов, "Язык произведений Кольцова" ("Филологические Записки", 1902 год, выпуск I). О влиянии Кольцова на писателей из народа - см. ряд статей А.И. Яцимирского : "Писатели-крестьяне" ("Литературный Вестник", 1904 год). По библиографии, кроме обычных источников, специальная работа летописца Дмитрия: "Кольцов в русской и иностранной литературе" ("Библиографические Записки", 1892 год, № 9). А. Долинин.<br>... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

КОЛЬЦОВ Алексей Васильевич (1809-42) - русский поэт. Стихи о деревенской жизни, радости труда и общения с природой ("Не шуми ты, рожь", 1831; "Песня пахаря", 1831; "Косарь", 1836) близки по своей поэтике народным песням; многие положены на музыку. Стихотворение "Лес" (1837) посвящено памяти А. С. Пушкина.<br>... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

Кольцов Алексей Васильевич       (1809—1842), поэт. В Петербург приезжал в 1836, 1838 и 1840. В числе его петербургских знакомых — В. А. Жуковский... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

Кольцов Алексей Васильевич [3(15).10.1809, Воронеж, ‒ 29.10(10.11).1842, там же], русский поэт. Родился в семье воронежского мещанина, торговца скотом.... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (180942)

КОЛЬЦОВ Алексей Васильевич (1809-42), русский поэт. Стихи о деревенской жизни, радости труда и общения с природой ("Не шуми ты, рожь", 1831; "Песня пахаря", 1831; "Косарь", 1836) близки по своей поэтике народным песням; многие положены на музыку. Стихотворение "Лес" (1837) посвящено памяти А. С. Пушкина.... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (180942)

КОЛЬЦОВ Алексей Васильевич (1809-42) , русский поэт. Стихи о деревенской жизни, радости труда и общения с природой ("Не шуми ты, рожь", 1831; "Песня пахаря", 1831; "Косарь", 1836) близки по своей поэтике народным песням; многие положены на музыку. Стихотворение "Лес" (1837) посвящено памяти А. С. Пушкина.... смотреть

КОЛЬЦОВ АЛЕКСЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ЗНАМЕНИТЫЙ

народный поэт. Родился 3 октября 1809 года, в зажиточной мещанской семье города Воронежа. Отец его был прасол, торговавший скотом - человек умный, энергичный, оборотливый. Мать Кольцова была женщина добрая, но совсем необразованная, даже неграмотная. Детство Кольцова протекало в суровой патриархальной купеческой семье; отец был единственным владыкой дома и всех держал в строгом повиновении. Только мать умела ладить с ним и, по-видимому, оказывала на мальчика более благотворное влияние. Кольцов был предоставлен самому себе. В семье он сверстников не имел: одна сестра была намного старше его, а брат и другие сестры - гораздо моложе. Когда ему минуло 9 лет, его стал учить грамоте один из воронежских семинаристов. Кольцов учился прилежно и успешно; минуя приходское, он прямо поступил в первый класс уездного училища (1818), но пробыл в училище недолго: через год и 4 месяца отец взял его домой, находя сведения, полученные сыном, вполне достаточными для той жизни, к которой он его готовил - торговле скотом. Русское правописание осталось для Кольцова недоступным навсегда. Училище, однако, принесло ему ту пользу, что он полюбил чтение. Первые книги, им прочитанные, были лубочные издания, различные сказки про Бову, про Еруслана Лазаревича и т. п. Он покупал их на деньги, выдававшиеся ему для лакомств и игрушек. Затем он перешел к романам, которые доставал у своего товарища, Варгина, тоже сына купца. Кольцову особенно нравились *Тысяча и одна ночь* и *Кадм и Гармония* Хераскова . В 1824 году Варгин умер, оставив другу в наследство свою библиотечку - всего около 70 томов. По выходе из училища, Кольцов, надо думать, стал помогать своему отцу в его торговых делах и тогда впервые ближе познакомился с деревней и донскими степями. Это знакомство сразу оказало на него сильное влияние; ему открылся мир чарующих звуков и красок, и он впитывал их в себя, чтобы потом передавать свои, этому миру родные, мысли и чувства. В 1825 году сильное впечатление произвели на него случайно попавшиеся ему стихотворения И.И. Дмитриева ; особенно понравился ему *Ермак*. Ему было 16 лет, когда он написал первое свое стихотворение *Три видения*. Вскоре после этого он познакомился с воронежским книгопродавцем Кашкиным. Прямой, умный и честный, Кашкин пользовался любовью воронежской молодежи; и его книжная лавка была для нее своего рода клубом. Он интересовался русской литературой, много читал и, кажется, сам писал стихи. Есть основание думать, что ему Кольцов показывал свои первые опыты. В течение 5 лет Кольцов пользовался безвозмездно его библиотекой, знакомясь с произведениями Жуковского , Дельвига , Козлова , Пушкина . Стихотворения Кольцова 1826 - 1827 годов, за редкими исключениями, представляют собой слабое подражание этим образцам. В конце 20-х годов Кольцов сблизился с Андреем Порфирьевичем Сребрянским, воспитанником воронежской семинарии, впоследствии студентом медико-хирургической академии. Сребрянский сам был поэт; его стихи среди семинаристов пользовались очень большой известностью. Одна из его пьес не забыта и поныне: это известная студенческая песня *Быстры, как волны, дни нашей жизни*. В своих письмах к Белинскому Кольцов не раз вспоминает с благодарностью о своем друге, которому он был обязан очень ценными указаниями, в особенности по предмету техники стиха, а также более строгим выбором чтения. Об отношениях Кольцова к Сребрянскому свидетельствует и стихотворение, ему посвященное (*А.П. Сребрянскому*, 1829). В конце 20-х годов Кольцов полюбил жившую в их доме крепостную девушку Дуняшу, купленную его отцом у одного из соседних помещиков. Отец поступил круто: в одну из отлучек Кольцова Дуняша была продана на Дон, где вскоре вышла замуж. Это было для Кольцова сильным ударом, следы которого остались навсегда в его поэзии. В 1829 году Кольцов познакомился с профессором философии и физико-математических наук в воронежской семинарии Вельяминовым, по отзыву Де-Пуле - человеком серьезно интересовавшимся литературой. В том же году, через Воронеж проезжал некий Сухачев, считавший себя литератором. Кольцов познакомился с ним и дал ему тетрадь своих стихотворений. Сухачев увез ее с собой в Москву, и в 1830 году некоторые из стихотворений Кольцова издал под своим именем. Счастливая случайность вскоре свела Кольцова с Н.В. Станкевичем . По словам Я.М. Неверова , у отца Станкевича, помещика Воронежской губернии, был винокуренный завод, куда местные торговцы скотом пригоняли свои гурты для корма бардой. Молодой Станкевич не имел никаких сношений с этими людьми. Однажды, ложась спать, он долго не мог дозваться своего камердинера. Камердинер в свое оправдание рассказал, что вновь прибывший прасол Кольцов за ужином читал им такие песни, что они все заслушались и не могли от него отстать; он привел несколько оставшихся у него в памяти куплетов, которые и на Станкевича произвели сильное впечатление. Он пригласил Кольцова к себе, чтобы узнать у него, откуда он достал такие прекрасные стихи. По просьбе Станкевича, Кольцов передал ему все свои стихотворения. Одно из них Станкевич поместил в *Литературной Газете* (1831), при письме, рекомендующем читателям *самородного поэта, который нигде не учился и, занятый торговыми делами по поручению отца, пишет часто дорогой, ночью, сидя верхом на лошади*. В мае 1831 года Кольцов в первый раз отправился в Москву по торговым и тяжебным делам своего отца и познакомился там с членами кружка Станкевича, в том числе - с Белинским. В московском *Листке* Кольцов поместил в 1831 году ряд стихотворений. В 1835 году на средства, собранные членами кружка Станкевича, была издана первая книжка *Стихотворений Алексея Кольцова* - всего 18 пьес, выбранных Станкевичем из *довольно увесистой тетради*. Туда вошли такие перлы, как *Не шуми ты, рожь*, *Размышление поселянина*, *Крестьянская пирушка* и другие. Белинский встретил эту книжку сочувственно, признав в Кольцове *талант небольшой, но истинный*. Кольцов, однако, по-прежнему писал лишь урывками, отдавая свои силы, по преимуществу, торговым делам отца. Вторая поездка Кольцова в Москву и Петербург относится к 1836 году. В Москве он познакомился с Ф.Н. Глинкой , Шевыревым , в Петербурге - с князем Вяземским , с князем Одоевским , Жуковским, Плетневым , Краевским , Панаевым и другими. Всюду его принимали очень ласково, одни - искренно, другие - снисходя к нему, как к поэту-прасолу, поэту-мещанину. Кольцов прекрасно разбирался, как кто к нему относился; он вообще умел тонко и внимательно наблюдать. С Пушкиным Кольцов познакомился в 1836 году. Знакомство состоялось, по словам А.М. Юдина, в квартире Пушкина, куда Кольцов был дважды приглашен. Перед Пушкиным Кольцов благоговел. Тургенев рассказывает, как на вечере у Плетнева Кольцов никак не соглашался прочесть свою последнюю думу. *Что это я стал бы читать-с, - говорил он, - тут Александр Сергеевич только вышли, а я бы читать стал! Помилуйте-с!* Н.А. Полевой отзывается о Кольцове как о *чистой, доброй душе*; *с ним он грелся, как будто у камина*. Князь Вяземский характеризует его как *дитя природы, скромный, простосердечный*. Белинский прямо был в восторге от Кольцова. Так же хорошо относились к нему и Жуковский, и Краевский, и князь Одоевский. Последние, а вместе с ними и Вяземский, часто оказывали ему поддержку и в его личных, вернее - отцовских делах; благодаря им не раз кончались благополучно такие судебные процессы, которые отец, не имея связей, безусловно проиграл бы. Этим, должно быть, и объясняется отчасти, почему отец относился тогда к нему и к его литературным занятиям довольно доброжелательно. Стихи Кольцова охотно печатались в лучших столичных журналах (*Современник*, *Московский Наблюдатель*). На родине слава его еще более возросла после того, как Жуковский, сопровождая Наследника Цесаревича в его путешествии по России, посетил Воронеж (в июле 1837 года). Все видели, как Жуковский *прогуливался пешком и в экипаже вместе с поэтом-прасолом*. Кольцов сопровождал его при осмотре достопримечательностей города. Кольцову в это время становилось тесно в семейной обстановке; его сильно тянуло к людям мысли и культуры, но он слишком крепко был связан со всем своим прошлым и материально, и духовно, да и образование его все-таки осталось поверхностным. В Воронеже мало кто понимал его душевное состояние, в особенности после 1838 года, когда умер Сребрянский. С Кашкиным он вскоре разошелся. В 1838 году Кольцов снова отправился сначала в Москву, затем в Петербург. Во время этой поездки он особенно сблизился с Белинским, который стал единственным близким ему человеком. Он поверял Белинскому все свои горести и радости, делал его судьей всех своих новых произведений, которые немедленно ему пересылал. В 1838 году Кольцов писал довольно много. Этому способствовала культурная обстановка и интересы того столичного общества, в котором он тогда вращался; он сам именно так объясняет причину плодотворной своей деятельности за этот год (см. его письмо к Белинскому от 16 августа 1840 года). После этой поездки жизнь Кольцова в Воронеже делается еще более одинокой; домашняя обстановка еще более тяготит его. С знакомыми он все более и более расходится. Кольцов мечтал о роли учителя, руководителя, хотел быть проводником тех высоких мыслей и идей, которые он встречал в умственных центрах России; знакомые насмешливо относились к таким попыткам, видели в нем простого подражателя. *Жить дома, в кругу купцов*, пишет он Белинскому, *решительно я теперь не могу; в других кругах тоже... Безрадостная самая будущность у меня впереди. Я, кажется, собой одно выполню во всей точности: ворону... И, ей-Богу, я ужасно похож на нее, остается лишь сказать: она к павам не попала, а от ворон отстала. Больше этого ко мне ничего нейдет*. Друзья звали Кольцова в Петербург, предлагали ему или самому открыть книжную торговлю, или сделаться управляющим конторой Краевского. Кольцов не последовал этому совету. Он знал, как мало идеального во всякой торговле, хотя бы и книжной, и вполне резонно доказывал своим друзьям, что не выдержать ему конкуренции с другими книгопродавцами, если он будет вести свои дела иначе, не по-купечески. В сентябре 1840 года Кольцову снова пришлось побыть в столицах по делам отца. Это была последняя его поездка. Встречи с Белинским, В. Боткиным , немного оживили его, подняли было его дух. На этот раз Кольцов медлил возвращаться домой и на обратном пути из Петербурга подольше задержался в Москве. Слишком противным казалось ему опять очутиться в омуте домашней обстановки. В феврале 1841 года Кольцов все-таки решил вернуться домой. Денег на дорогу у него не было - отец не хотел его возвращения и категорически отказался прислать; пришлось занять у знакомого. Дома он опять вошел с головой в дела отца, но отношения между ними все более и более ухудшались. Бывали очень тяжелые сцены, действовавшие на Кольцова угнетающе. Вскоре Кольцов разошелся и с любимой младшей сестрой своей, Анисьей, в которой он прежде видел единственную в семье близкую ему душу. Трагедией обыденности, тяжелой и безнадежной, веет от его писем к Белинскому в эту пору. Вот он кончит какую-то новую постройку, приведет в порядок кое-какие отцовские дела и непременно приедет в Петербург - отец обещал дать ему денег. Но затягивались дела, Кольцов запутывался в них; здоровье тоже стало сильно портиться - и гасла надежда. На один только момент, и то весьма непродолжительный, улыбнулось-было ему счастье: он горячо полюбил Варвару Григорьевну Лебедеву, и это возбудило в нем веру в лучшее будущее; но в силу разных обстоятельств они должны были вскоре разойтись. Болезнь Кольцова - чахотка - стала быстро развиваться. Отец не давал денег на лечение. Доктор И.А. Малышев принял в судьбе Кольцова горячее участие и, как мог, поддерживал его силы. В смежной комнате готовились к свадьбе сестры, устраивались шумные девичники, а Кольцов лежал тяжелобольной, всеми покинутый; одна только мать да старуха няня ухаживали за ним. Кольцов умер 29 октября 1842 года. Поэзию Кольцова издавна, еще со времен Белинского, определяют как глубоко народную, вернее - даже крестьянскую. В ней господствуют то же содержание, те же мотивы, та же форма, что и в устной народной лирике. Грусть-тоска по милому, жалобы на судьбу-кручину, неудачная семейная жизнь, любовные призывы, молодецкая удаль - вот несложные, истинно народные сюжеты, которые Кольцов обычно воспевает. У него больше вариаций, переживания переданы глубже, тоньше, порывы страстнее, краски усилены, сгущены, но сущность все-таки остается та же; разница как бы только количественная, а не качественная. Чувствуется ясно, что в его поэзии нашел свое полное непосредственное и точное выражение безымянный народно-коллективный творческий гений. Кольцов смотрит на все окружающее теми же широко открытыми наивными глазами, какими смотрели поэты-творцы народной песни, оставшиеся неизвестными именно потому, что не успели в душе своей обособиться от массы, все переживали, как сам народ и заодно, и в унисон с ним. Особая полнота ощущения, в которой растворяется индивидуальное *я*, власть первоначальной гармонии, того синкретического единства, в котором Бог, окружающая природа и отдельный человек взаимно и до конца проникают друг друга, составляют нечто единое цельное, - вот что характерно для этой несложной, еще не дифференцированной души поэта из народа; оно же характерно и для Кольцова. Если исключить из его поэзии те подражательные стихотворения, где мотивы заимствованы как бы наспех у случайно попавшихся и совершенно чуждых ему по духу Жуковского, Дельвига и Дмитриева, да еще *Думы*, написанные под влиянием кружка Станкевича, в особенности Белинского, тщетно просвещавшего его на счет *субъекта, объекта и абсолюта*, то нас поражает именно необыкновенная объективность, полное отсутствие личного элемента. Как будто его лирика вовсе не результат его личных переживаний, а он хотел лишь рассказать, как вообще всякий крестьянский парень или девушка любит, радуется, грустит, жалуется на судьбу или томится в узкой сфере раз навсегда закрепленного быта. Вот, например, отчаяние молодца от измены суженой: *пала грусть-тоска тяжелая на кручинную головушку; мучит душу мука-смертная, вон из тела душа просится*. Или любовь, преображающая всю жизнь: *вместе с милой зима кажется летом, горе - не горем, ночь - ясным днем, а без нее нет радости и в майском утре, и в заре-вечере, и в дубраве - зеленой - парче шелковой*. Любимые его художественные приемы - слияние двух понятий или образов в один (*трепет-огонь*, *любовь-тоска*, *грусть-тоска*, *любовь-огонь*, *любовь-душа* и т. д.), поражающие контрасты (вроде: *с горем в пиру быть с веселым лицом*, *светит солнышко - да осенью*). Во всем и везде видна натура сильная, страстная, все переживающая по-особенному, глубоко, до самозабвения. И все-таки тонет все личное в первоначальной синтетической цельности мироощущения, и песни Кольцова становятся типическими. Именно типическое больше всего характерно для Кольцова. И как ни ярки его краски, и как ни велико их изобилие - в каждой пьесе они новые и различные, - впечатление остается все то же: это чувства, вообще применимые ко всем и каждому, это переживания родовые, а не индивидуальные, не личные. Тоскует ли обманутая об удалом молодце, обращаясь с мольбой к красному солнцу, широкому полю, буйным ветрам; причитывает ли молодая женщина, что ее насильно выдали за немилого; жалуется ли старик на свою старость, молодой - на свою бесталанную долю; рассказывается ли о том, как сохнет, словно трава осенью, ретивое сердце от огня любви к красной девице, - словом, о ком и о чем бы ни пел Кольцов, всюду перед нами образы слитные, лица безымянные; их можно охарактеризовать лишь общими чертами, в крайнем случае определить по роду занятий или имущественному положению - если это нужно для завязки действия - но никак не более, не точнее, не детальнее. Весь крестьянский быт проходит перед нами; в письменной литературе Кольцов - единственный певец земледельческого труда. Он прекрасно знает этот быт, всей душой ощущает святость этого труда, видит и чувствует всю его сложность, вникает в его думы и настроения, но рисует его всегда в типическом, слитном виде. У другого поэта это было бы признаком слабости творческих сил; у Кольцова чувствуется здесь великая правда большого таланта, воспринимающего мир так, как его воспринимает народ, крестьянство. В сравнении с устным народным творчеством у Кольцова гораздо большее разнообразие моментов, переживания кажутся углубленнее; но все же каждый данный момент, каждое отдельное переживание остается общим, характерным для типа, не для индивидуальности. То же младенчески-наивное синкретическое единство сказывается и в отношении Кольцова к природе. Все жизненные драмы его героев и героинь происходят непременно на ее лоне; люди со всеми своими помыслами обращаются прежде и охотнее всего к ней, к ее явлениям, как к своим друзьям - помощникам или препятствующим противникам. Ясно чувствуется, что это не простые метафоры, не художественный прием, не способ заимствования нужных для данного случая красок. Кольцов передает здесь, и опять-таки по-народному, всю истинную близость, существующую между человеком и природой, - ту связь, благодаря которой немыслимо провести между ними какую-нибудь резкую разделяющую грань, а тем более противопоставлять их. В полной согласованности с природой развертывается крестьянская жизнь. Не в том только смысле, что пахарь зависим от нее, как от единственной своей кормилицы, и поневоле должен строить свой быт, повинуясь ее велениям. Тут совместимость совсем иного рода, свободная и желанная, точно двух равных сотоварищей, одушевленных одними и теми же думами и идеями. Земледелец, его сивка, поле, которое он вспахивает, солнышко, согревающее его землю, тучи, проливающиеся *на земную грудь, на широкую, слезой крупной - проливным дождем*, птица, летающая над нивой или поющая под окном хаты, и даже немые предметы: соха, борона, плуг, серп - все это члены одной и той же семьи, прекрасно понимающие друг друга; все они сообща творят сложную и серьезную жизнь. Здесь нет низших и высших; взаимное сочувствие, бессознательность, если можно так выразиться, взаимное постигание связывает их воедино. Оттого так наивно трогательными и глубоко правдивыми, - а не только красивыми - кажутся такие обращения, как молодца к соловью, чтобы он улетел в леса его родины прощебетать душе-девице про тоску его, рассказать ей, как без нее он сохнет, вянет, что трава на степи перед осенью. Или чудный призыв к ниве: *не шуми ты рожь спелым колосом*; ему не для чего собирать добро, не для чего богатеть теперь: струхнули те очи ясные, когда-то *полные полюбовных дум, спит могильным сном красна девица*. Или те прекрасные чисто народные параллели: *в непогоду ветер воет, завывает - буйную головку злая грусть терзает*; интимные доверчивые разговоры с темной ночью, ясным солнцем, с широкой степью, косой-серпом, почерневшим, *обрызганным в скуке-горести слезой девичьей*. Все эти существа и предметы принимают самое деятельное участие в жизни, в труде поселянина. У Кольцова, если только он свободен от рефлексии, нет иных красок, кроме тех, которые имеются у природы, у земли, у степи или леса. Нет их даже тогда, когда он уже явно отвлекается от крестьянского быта, говорит о себе лично, о своем данном моментом, чисто субъективном состоянии. Ему, например, тесно в мещанской обстановке, его сильно тянет к иной, более культурной жизни; или другое: его страшно поражает трагическая смерть Пушкина, которого он мог ценить, конечно, не с крестьянской точки зрения, - в творческом результате опять те же народные образы, тот же объективизм, полное отвлечение от своего *я* (*В непогоду ветер воет завывает*, *Что дремучий лес призадумался*). Глеб Успенский считает Кольцова единственным в русской литературе певцом земледельческого труда. Это очень верно: когда он воспевает первопричину своего и народного цельного мировосприятия, он достигает наибольшей убедительности и простоты и в то же время полноты гармонии - помимо человека и природы, еще и Бога. В заветных думах пахаря целомудренная святость и серьезность, которая усиливается и углубляется с каждой переменой в природе и в частности на ниве. С трепетом и молитвой ждали люди сельские, чтобы *туча черная понахмурилась, и расширилась, и пролилась слезой крупной - проливным дождем*. Пришел этот желанный дождь - и вместе с ним три крестьянские мирные думы. До первых двух крестьянин сам додумался, и исполнение зависит от него же: *Хлеб насыпать в мешки, убирать воза и из села гужом в пору выехать*, но как *задумалась третья думушка - Богу-Господу помолились*, - Кольцов не говорит. И это прекрасно. Ее грех высказать словами; тут душевный трепет, тут начинается участие Бога. *Чуть свет по полю все разъехались и пошли гулять друг за дружкой; горстью полной хлеб раскидывать; и давай пахать землю плугами, да кривой сохой перепахивать*. Хлеб свят; он Божий гость; его Господь посылает за труды людям. Он Сам о нем заботится через природу свою: *видит солнышко - жатва кончена*, и только тогда оно *холодней пошло к осени*. Оттого так *жарка свеча поселянина пред иконой Божьей Матери*. Бог тоже участник в крестьянском труде; Он главный его участник, все Собой проникающий. Так завершается народное миросозерцание, вернее - мироощущение; так соединяются в общий союз и Бог, и природа, и человек. Эта же святость религиозности чувствуется не только в *Урожае*, но и в *Песне Пахаря*, в *Размышлении поселянина*, который знает, что *лиха беда в землю кормилицу ржицу мужику закинуть, а там Бог уродит, Микола подсобит собрать хлебца с поля*. На нее есть указание и в *Крестьянской Пирушке*. Кольцов пытался прояснить это ощущение синкретического единства Бога, космоса и человеческого *я* в своих известных *Думах*. По своему душевному строю он не был способен к философскому отвлеченному мышлению. Не удивительно, что стоит ему только заговорить языком Станкевича или Белинского, как сейчас же гаснет огонь его поэзии, замолкает мощь трепетавшей в его душе народной стихии. Ту гармонию, которую он постоянно ощущал, он мог выразить только в образах, взятых из жизни, у окружающей природы, а не в бесплотных, застывших символах. И все-таки его *Думы* характерны; при свете его истинно поэтических произведений они тоже делаются весьма убедительными. В них та же мысль, которую он неустанно повторяет: об одушевленности всей природы, воплощающей в себе дух Божества. Выражает ли он это убеждение в уловленных им на лету терминах шеллингианства или в совершенно чуждым его душевному укладу рационалистических понятиях отвлеченного гегельянства, модернизирует ли он слегка христианскую идею Триединства, более привычную, а потому более ему понятную, и через нее пытается прояснить свои смутные мысли, - суть всюду остается одна и та же: жизнь во всем и повсюду, и она в Боге. *В переливах жизни, в царстве Божьей воли, нет бессильной смерти, нет бездушной жизни!* - говорит он в своей думе: *Божий мир*. В *Царстве мысли* он перечисляет эти переливы жизни. Божий дух, Божья идея живет во всем: *и в пепле, и в пожаре, в огне, в раскатах грома; в сокрытой тьме бездонной глубины*... и даже *в тишине безмолвного кладбища*, *в глубоком сне недвижимого камня*, и *в дыхании былинки молчаливой*. Всюду она одна, эта *царица бытия*. *Отец света - вечность; Сын вечности - сила; Дух силы - есть жизнь; мир жизнью кипит. Везде Триединый, воззвавший все к жизни* - так истолковывает он три ипостаси христианства. И как ни отвлеченны эти мысли, в сравнении с его песнями кажущиеся совсем безжизненными, - в них все же сказываются следы того цельного, завершенного глубоким религиозным чувством, миропонимания, которое так прекрасно и так непосредственно отразилось в его истинно народных произведениях. Из слов Белинского Кольцов понимал лишь то, что ему самому было близко, что вполне подходило к его собственному мироощущению. Этим еще не исчерпывается значение *Дум* Кольцова. В них отражается еще одна сторона душевной его деятельности, менее ценная, в известном смысле даже вредная: ему самому она, во всяком случае, принесла мало хорошего. Это - тот самый культ разума, царства мысли, который неминуемо должен был действовать разлагающим образом на цельность его мироощущения и привести к тем вечным проклятым вопросам, которым нет и не может быть ясного, сознание удовлетворяющего ответа. Эти вопросы были тем мучительнее для Кольцова, что он хорошо знал, много раз испытал, в минуты творческих восторгов, какая радость осеняет душу при чувстве гармонии, синтеза, заранее исключающем всякого рода мировые проблемы. Глубокой скорбью и тревогой проникнуты такие стихотворения его, как *Могила*, *Вопрос*, в особенности *Молитва*. Это - те самые думы, за которыми и Белинский признавал известную ценность именно в виду серьезности искренно поставленных ими вопросов. Разум не в состоянии осветить тьму предстоящей нам могилы, ответить человеку, что ему заменит там *глубокое чувство остывшего сердца, что будет жизнь духа без этого сердца*. Грешные это вопросы: от них до полного отрицания один шаг. Оттого такой мольбой отчаяния звучит последняя строфа *Молитвы*: *Прости ж мне, Спаситель! слезу моей грешной вечерней молитвы: во тьме она светит любовью к Тебе*. Кольцов в этих случаях ищет спасения в религии. *Перед образом Спасителя* (так называется одна из его *дум*) он намеренно *гасит свечу и закрывает мудрую книгу*; ему должна заменить ее вера: *в ней одной покой и тишина*. *Под крестом - моя могила; на кресте - моя любовь*, - так заканчивается еще одно тревожное стихотворение: *Последняя борьба*. В этих частых колебаниях между вопросами-сомнениями и ответами-решениями в сторону простосердечной веры видны следы разложения первоначальной гармонии. Поэт народа-крестьянства, знавший и проявлявший в большей части своего творчества такую полноту ощущения, такую цельность доподлинного единства Бога, природы и человека, Кольцов все же остро ставит и те вопросы, которые мыслимы лишь при совершенно ином, противоположном душевном укладе. В этом смысле в *Думах* сильнее всего сказывается его внутреннее родство с русской литературой второй половины прошлого века, знавшей муки дисгармонии духа. - Библиография. I. Издания: Первое собрание сочинений (вышло в Москве в 1835 году); второе, со вступительной статьей Белинского и с приложением статьи Сребрянского: *Мысли о музыке*, выпустили Н. Некрасов и Н. Прокопович (СПб., 1846). Это издание с 1856 до 1889 года перепечатывалось 10 раз. Первое наиболее полное и критически проверенное издание (А. Маркса , СПб., 1892) вышло под редакцией А.И. Введенского ; следующее, еще более полное со включением писем Кольцова - издание журнала *Север* под редакцией А.И. Лященко , СПб., 1893. Издание Академии Наук, под редакцией А.И. Лященка (СПб., 1909) - самое полное. - Биографические сведения: Я.М. Неверов, *Поэт-прасол Кольцов* (*Сын Отечества*, 1836 год, том 176); В.Г. Белинский, *О жизни и сочинениях Кольцова* (приложение ко 2-му изданию сочинений Кольцова); А. Юдин, *Поэт Кольцов и его стихотворения* (*Опыты в сочинениях студии Харьковского университета*, 1846, том I); В.И. Аскоченский , *Мои воспоминания о Кольцове* (*Русский Инвалид*, 1854 год, № 244, *Киевские Губернские Ведомости* 1854 года, № 41; *Исторический Вестник* 1882 года, том VII); М.Н. Катков , *Несколько дополнительных слов к характеристике Кольцова* (*Русский Вестник* 1856 года, том VI, ноябрь); И.И. Панаев, *Литературные воспоминания* (СПб., 1888); А.Н. Пыпин , *Белинский, его жизнь и переписка* (СПб., 1908); П.В. Анненков , *Воспоминания* (СПб., 1881, том III); А.В. Никитенко , *Записки и Дневник* (СПб., 1904, I); П. Малыхин , *Кольцов и его неизданные стихотворения* (*Отечественные Записки*, 1867 год, том 170, февраль); М. Де-Пуле, *Алексей Васильевич Кольцов в его житейских и литературных делах и в семейной обстановке* (СПб., 1878). - III. Критика и библиография: В.Г. Белинский, *О жизни и сочинениях Кольцова* (при 2-м издании сочинений Кольцова, СПб., 1846); В. Стоюнин , *Кольцов* (*Сын Отечества*, 1852 год, № 3, 4 и 5); Н. Чернышевский , *Очерки Гоголевского периода* (СПб., 1893); А.Н. Афанасьев , *Кольцов и Воронежские педагоги* (*Русская Речь*, 1861 год, № 100); В. Острогорский , *Русские писатели как воспитательно-образовательный материал* (СПб., 1885); Г.И. Успенский, *Крестьянин и крестьянский труд* (СПб., 1889); А. Волынский , *Борьба за идеализм* (СПб., 1900); Ю. Айхенвальд , *Силуэты русских писателей* (М., 1908, II выпуск); В. Ярмерштедт, *Миросозерцание кружка Станкевича и поэзия Кольцова* (*Вопросы философии и психологии*, 1893, кн. 20; 1894 год, кн. 22); Н.А. Янчук, *Литературные заметки* (*Изв. отд. русского языка и словесности Академии Наук*, 1907 год, том XII). По вопросу о языке Кольцова: В. Истомин , *Основные мотивы поэзии Кольцова* (Варшава, 1893, оттиск из *Русского Филологического Вестника*); И.С. Крылов, *Язык произведений Кольцова* (*Филологические Записки*, 1902 год, выпуск I). О влиянии Кольцова на писателей из народа - см. ряд статей А.И. Яцимирского : *Писатели-крестьяне* (*Литературный Вестник*, 1904 год). По библиографии, кроме обычных источников, специальная работа летописца Дмитрия: *Кольцов в русской и иностранной литературе* (*Библиографические Записки*, 1892 год, № 9). А. Долинин. См. также статьи: Анненков Павел Васильевич ; Белинский Виссарион Григорьевич ; Бунаков Николай Федорович ; Введенский Арсений Иванович ; Виардо Полина (Viardot-Garcia) ; Голышев Иван Александрович ; Де-Пуле Михаил Федорович ; Краевский Андрей Александрович ; Кюи Цезарь Антонович ; Лященко Аркадий Иоакимович ; Майков Валериан Николаевич ; Малыхин Петр Васильевич ; Михельсон Мориц Ильич ; Никитин Иван Саввич ; Полежаев Александр Иванович ; Пушкин Александр Сергеевич ; Россия, разд. История русской литературы (XVIII век и первая половина XIX века) ; Россия, разд. Русская литература (1855 - 1862) ; Серебрянский Андрей Порфирьевич ; Слепушкин Федор Никофорович ; Станкевич Николай Владимирович ; Стоюнин Владимир Яковлевич ; Суриков Иван Захарович ; Фидлер Федор Федорович ; Цыганов Николай Григорьевич ; Чешихин Василий Евграфович ; Шеин Павел Васильевич ; Щепкин Николай Михайлович .... смотреть

КОЛЬЦОВ БОРИС ЕФИМОВИЧ

Кольцов, Борис Ефимович — художникПсевдонимы: Борис Ефимов; Ефимов, Борис; ЕфимовИсточники:• Дмитриев В.Г. Придуманные имена: (рассказы о псевдонимах)... смотреть

КОЛЬЦОВ М. Е.

КОЛЬЦОВ Михаил Ефимович (1898-) - видный современный журналист. Р. в семье кустаря; будучи исключен из училища за выступление против преподавателей, п... смотреть

КОЛЬЦОВ М. Е.

КОЛЬЦОВ Михаил Ефимович (1898—) — видный современный журналист. Р. в семье кустаря; будучи исключен из училища за выступление против преподават... смотреть

КОЛЬЦОВ МИХАИЛ ЕФИМОВИЧ

КОЛЬЦО́В (наст. фам. Фридлянд) Михаил Ефимович (1898—1942), русский советский писатель, журналист, общественный деятель, член-корреспондент АН СССР (19... смотреть

КОЛЬЦОВ МИХАИЛ ЕФИМОВИЧ

(наст. фам. Фридлянд; 1898–1940) – рус. писатель, журналист. Брат Б.Е. Ефимова. Род. в семье ремесленника. Автор сатирич. рассказов (цикл «Иван Вадимов... смотреть

КОЛЬЦОВ МИХАИЛ ЕФИМОВИЧ

КОЛЬЦОВ (наст. фам. Фридлянд) Михаил Ефимович (1898-1940) - русский писатель. Брат Б. Е. Ефимова. Сатирические рассказы (цикл "Иван Вадимович, человек на уровне", 1933), проблемные фельетоны и очерки. Книга "Испанский дневник" (1938). Репрессирован; реабилитирован посмертно.<br>... смотреть

КОЛЬЦОВ МИХАИЛ ЕФИМОВИЧ

Кольцов (псевдоним; настоящая фамилия Фридлянд) Михаил Ефимович [31.5(12.6).1898 ‒ 4.4.1942], русский советский писатель, журналист, общественный деяте... смотреть

КОЛЬЦОВ МИХАЙЛО ЮХИМОВИЧ

КОЛЬЦО́В Михайло Юхимович• КОЛЬЦОВ Михайло Юхимович(справж. прізв. — Фрідлянд)[31.V(12.VI) 1898, Київ — 2.II 1940]- рос. рад. письменник, журналіст, гр... смотреть

КОЛЬЦОВ МИХ. ЕФ.

(наст. фам. Фридлянд) (1898-1940) - журналист, прозаик. Род. в семье ремесленника. Участвовал в Февр. рев-ции 1917, в аресте мин. Врем. пр-ва. В 1918 - в подполье Киева, захвач. белыми. В февр. 1919 ушел в Кр. армию, печатался в армейской газ. "Красная Армия" (Киев), в одес. газ. "ЮгРОСТА", "Известия" и др. Позднее это отразилось в очерках, составивших кн. "Сотворение мира" (1928). С 1920 К. работает в Москве - в отделе печати Наркоминдела, в РОСТА. Первый очерк в "Правде" - "Махно" (9 июля 1920). С 1922 К. - пост. сотр., а вскоре и чл. редколлегии "Правды", где за первые 12 лет напечатано ок. 1200 ст. и фельетонов К. на важные темы современности: о новых явлениях жизни ("145 строк лирики", 1920; "Рождение первенца", 1925 и др.); разоблачит. фельетоны ("Акробаты кстати", 1930; "Куриная слепота", 1930; "К вопросу о тупоумии", 1931 и др.). К. любил ездить по стране; в пору становления сов. авиации участвовал во мн. перелетах (сер. очерков "Хочу летать"); "добывал" мат-л за границей, часто с риском для жизни (поездка под вымышл. именем в Будапешт, где в это время у власти находился М. Хорти; проникновение в Зонненбургскую тюрьму в Германии, где с 1921 отбывал срок М. Гельц, лидер нем. раб. движения; интервью в Париже у белогвард. ген. Шатилова и др.) Особое место занимали поездки в Испанию, 1931 и 1936-37. Исп. эпопея освещена в корреспонденциях К. для "Правды", а затем осмыслена и обобщена в "Испанском дневнике" (1938). К. - создатель и ред. ж. "Огонек" (1923-38), основатель и ред. ж. "Чудак" (1928-30), ж. "Крокодил" (1934-38). С 1931 возглавлял журн.-газ. объединение. Помог осуществлению мн. издат. замыслов М Горького (сер. "Жизнь замечательных людей", "Библиотека романов", кн. "День мира", 1937). Совм. с Горьким основал в 1930 ж. "За рубежом", гл. задачей к-рого была борьба с фашизмом. В нек-рых фельетонах, опубл. в 1936, публично выступил с протестом против нараставшей волны полит. террора внутри СССР. В дек. 1938 арестован, обвинен в шпионаже и террорист. деят-ности; 2 февр. 1940 расстрелян. <p class="tab">Лит.: Ваксберг А. Процессы // Лит. газ. 1988. 4 мая; Куманев В. А. 30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. М., 1991. С. 285-292.</p>... смотреть

КОЛЬЦОВ (НАСТ . ФАМ. ФРИДЛЯНД) МИХАИЛ ЕФИМОВИЧ (18981940)

КОЛЬЦОВ (наст . фам. Фридлянд) Михаил Ефимович (1898-1940), русский писатель. Брат Б. Е. Ефимова. Сатирические рассказы (цикл "Иван Вадимович, человек на уровне", 1933), проблемные фельетоны и очерки. Книга "Испанский дневник" (1938). Репрессирован; реабилитирован посмертно.... смотреть

КОЛЬЦОВ (НАСТ. ФАМ. ФРИДЛЯНД) МИХАИЛ ЕФИМОВИЧ (18981940)

КОЛЬЦОВ (наст. фам. Фридлянд) Михаил Ефимович (1898-1940), русский писатель. Брат Б. Е. Ефимова. Сатирические рассказы (цикл "Иван Вадимович, человек на уровне", 1933), проблемные фельетоны и очерки. Книга "Испанский дневник" (1938). Репрессирован; реабилитирован посмертно.... смотреть

КОЛЬЦОВ НИК. КОНСТ.

(1872-1940) - биолог, один из основоположников эксперим. биологии и совр. генетики в России. Чл.-корр. РАН (с 1916), акад. ВАСХНИЛ (с 1935). По окончании Моск. ун-та (1894) специализировался в обл. сравнит. анатомии, работал в лабораториях и на биостанциях в России и за рубежом. Преподавал в Моск. ун-те (1903-11), проф. Моск. Высш. жен. курсов (1903-18), рук. биолог. лаборатории при Моск. нар. ун-те им. А. Шанявского (1913-17). Организатор и бессмен. рук. Ин-та эксперим. биологии (ИЭБ) (Москва, 1917-39). Параллельно заведовал кафедрой в Моск. ун-те (1918-30), был дир. Центр. станции по генетике с.-х. животных Наркомзема РСФСР (1919-30). С 1903 К. преим. занимался цитологией, гл. обр. формой и орг-цией клетки, при изуч. к-рых широко применял физико-хим. методы. С 1916-17 в работе К. начинают доминировать генетич. темы. Важнейшим вкладом К. явилось обоснование положения о хромосомах как наследств. молекулах (1927). Еще в 1916 К. предсказал, что будут найдены способы искусств. вызывания мутаций; впоследствии он явился инициатором работ по химич. мутагенезу, выполнявшихся его учениками и увенчавшихся полным успехом. В 20-е гг. отдал дань популярной тогда евгенике (с 1920 по 1929 - пред. Рус. евгенич. об-ва, с 1922 - ред. "Русского евгенич. журнала"). В ИЭБ К. развернул грандиозную программу изучения явлений жизни с самых разных т. зр. с применением методов генетики, цитологии, физ.-хим. биологии, физиологии развития и эксперимент. биологии, эволюц. учения. В посл. годы жизни К. за свою твердую позицию в отстаивании генетики подвергся инспириров. лысенковцами травле. После ст. акад. Д. Баха и Б. Келлера в "Правде" ("Лжеученым нет места в Академии наук СССР", янв. 1939), направл. против К. и акад. Л. Берга, Президиум АН принял постановление о снятии К. с должности дир. ИЭБ и перепрофилировании ин-та (апр. 1939). Старые ст. К. по евгенике клеветнически использовались для обвинений его в "расизме", "содействии фашизму" и т. д. Длит. преследования подорвали здоровье ученого и привели к смерти от инфаркта в 1940. <p class="tab">Соч.: Организация клетки: Сб. эксперимент. исслед., статей и речей. 1903-1935. М.; Л., 1936; Физико-химические основы морфологии // Классики советской генетики 1920-1940. Л., 1968. С. 58-92; Наследственные молекулы // Там же. С. 93-119.</p>... смотреть

КОЛЬЦОВ НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ

КОЛЬЦОВ Николай Константинович (1872-1940) - биолог, основоположник отечественной экспериментальной биологии, член-корреспондент АН СССР (1925; член-корреспондент Петербургской АН с 1916, член-корреспондент РАН с 1917), академик ВАСХНИЛ (1935). Организатор и первый директор (1917-39) Института экспериментальной биологии. Первым (1928) разработал гипотезу молекулярного строения и матричной репродукции хромосом ("наследственные молекулы"), предвосхитившую принципиальные положения современной молекулярной биологии и генетики. Труды по сравнительной анатомии позвоночных, экспериментальной цитологии, физико-химической биологии, евгенике.<br>... смотреть

КОЛЬЦОВ НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ

Кольцо́в Николай Константинович (1872, Москва — 1940, Ленинград), биолог, член-корреспондент АН СССР (член-корреспондент Петербургской Академии наук с ... смотреть

КОЛЬЦОВ НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ

Кольцов Николай Константинович [3(15).7.1872, Москва, ‒ 2.12.1940, Ленинград, похоронен в Москве], советский биолог, основоположник экспериментальной б... смотреть

КОЛЬЦОВ НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ (18721940)

КОЛЬЦОВ Николай Константинович (1872-1940), биолог, основоположник отечественной экспериментальной биологии, член-корреспондент АН СССР (1925; член-корреспондент Петербургской АН с 1916, член-корреспондент РАН с 1917), академик ВАСХНИЛ (1935). Организатор и первый директор (1917-39) Института экспериментальной биологии. Первым (1928) разработал гипотезу молекулярного строения и матричной репродукции хромосом ("наследственные молекулы"), предвосхитившую принципиальные положения современной молекулярной биологии и генетики. Труды по сравнительной анатомии позвоночных, экспериментальной цитологии, физико-химической биологии, евгенике.... смотреть

КОЛЬЦОВ НИКОЛАЙ КОНСТАНТИНОВИЧ (18721940)

КОЛЬЦОВ Николай Константинович (1872-1940) , биолог, основоположник отечественной экспериментальной биологии, член-корреспондент АН СССР (1925; член-корреспондент Петербургской АН с 1916, член-корреспондент РАН с 1917), академик ВАСХНИЛ (1935). Организатор и первый директор (1917-39) Института экспериментальной биологии. Первым (1928) разработал гипотезу молекулярного строения и матричной репродукции хромосом ("наследственные молекулы"), предвосхитившую принципиальные положения современной молекулярной биологии и генетики. Труды по сравнительной анатомии позвоночных, экспериментальной цитологии, физико-химической биологии, евгенике.... смотреть

КОЛЬЦОВ ОЛЕКСІЙ ВАСИЛЬОВИЧ

КОЛЬЦО́В Олексій Васильович• КОЛЬЦОВ Олексій Васильович[3(15).X 1809, Воронеж — 29.Х (10.XI) 1842, там же]- рос. поет. Навчався у повіт. парафіяльному ... смотреть

T: 349